Весной 1913 г. мне предложили купить секретные сведения о германской мобилизации. Я сейчас же вошел в контакт с моими германскими коллегами по службе, и общими усилиями удалось открыть источник этого предательства в лице одного писаря штаба крепости Торна по фамилии Велъкерлинг. Наша дешифровальная группа раскрыла шифр этого очень ловкого шпиона, и это позволило познакомиться с широким масштабом предательства Велькерлинга. Впоследствии один офицер русской разведки подтвердил, что этот писарь был ценнейшим агентом России. Это дело осталось в тени благодаря почти одновременному раскрытию поразительного случая в нашем лагере.
В начале апреля 1913 г. в Берлин было возвращено из Вены письмо, адресованное «до востребования». В Берлине оно было вскрыто. В письме оказались 6 000 крон и два известных шпионских адреса, один — в Париже, другой — в Женеве (Rue de Prince, 11, M-r Larguier).
Майор Николаи, начальник разведывательного отдела германского генштаба, получив это письмо, указывавшее на крупное шпионское дело, переслал его нам, так как шпиона следовало, [55] вероятно, искать в Австрии. {9}Мы горячо принялись за это, несомненно, крупное дело. У нас не было никаких данных относительно личности адресата. Это лицо могло жить в Вене, но, может быть, вследствие болезни или других обстоятельств оно не могло подучить письма. Может быть, это лицо жило за пределами Вены и лишь иногда приезжало в столицу. Опрос на почте не дал никаких результатов. Там не помнили, поступали ли раньше письма по этому адресу. Оставалось лишь надеяться, что адресат или сам лично явится когда-нибудь за письмом, или пришлет другое лицо. Конфискованное письмо, благодаря неосторожному обращению с ним, было приведено в такое состояние, что адресат немедленно понял бы, что дело неладно. Поэтому мы сфабриковали другое письмо, переданное через германский генштаб в Берлине, и поручили наблюдать за почтовым окошком. Мы не упустили из виду также осторожное наблюдение за другим концом следа. На парижский адрес мы не обратили внимания потому, что он не имел определенной фамилии и потому, что боялись непосредственно угодить в пасть французской контрразведки, что могло бы испортить все дело. Иначе обстояло дело с г-ном Ларгье. Если это было то самое лицо, которое обслуживало нас в 1904–1905 гг. из Экс-Ле-Бэна и Марселя, то здесь можно было бы надеяться на, результат. Мы узнали, что французский отставной капитан Ларгье жил на покое в Женеве. У нас явилось сильное подозрение, что он по-прежнему «работал» на разные государства и имел в своем подчинении много людей. Этим мы к цели не приблизились, но результаты наблюдения показались мне достаточно важными для того, чтобы поставить на это дело последний грош из наших скромных денежных средств. Действительно, до начала октября было собрано достаточно материала, чтобы анонимно обратить внимание швейцарских властей на операции Ларгье, направленные и против Швейцарии. Однако установленное оказалось недостаточно значительным, чтобы обойти хитрость Ларгье, и казалось уже, что предприятие окажется безуспешным, как вдруг 10 октября его соучастник Туллио Меноцци вместе с унтер-офицером Петрилла и купцом Трокки были; арестованы по обвинению [56] в шпионаже в пользу Франции. Тогда дело завертелось и в Швейцарии. Ларгье и два его главных помощника — Розетти и Росселет — предстали перед судом, и Ларгье был выслан.
Тем временем и наше дело разъяснилось. До середины мая поступило еще два новых письма на имя г-на Никона Ницетас, так что мы могли взять наше сфабрикованное письмо обратно. {10}Усилилась уверенность, что шпион попадет в наши сети. Статский советник Гайер поручил наблюдение лучшим сыщикам государственной полиции. Напряжение увеличивалось с каждым днем. Чтобы не возбуждать подозрений, нужно было отказаться от всех дальнейших шагов и терпеливо ждать.
25 мая поздно вечером я пошел домой обедать. {11}Не успел я войти в квартиру, как раздался звонок по телефону. Статский советник Гайер телефонировал мне: «Пожалуйста, придите ко мне в бюро. Случилось что-то ужасное». Я бросился в первый попавшийся вагон трамвая.
Оказалось, что к концу дня письма были взяты с почты господином в штатском. Три сыщика последовали за ним до площади Стефана, где этот господин взял такси и уехал. {12} В то время такси было мало, второго на площади не оказалось, и наши наблюдатели увидели, как почти попавшая в их сети дичь ускользнула. Они решили ждать возвращения такси, номер которого они заметили. Спустя некоторое время, такси вернулся, и шофер сказал, что он свез своего пассажира в гостиницу «Кломзер». {13}Осмотрев автомобиль, сыщики нашли [57] в нем футляр перочинного ножика, по-видимому, забытый пассажиром. Сыщики отправились в гостиницу, где один из них спросил портье, кто из постояльцев приехал недавно на такси.
«Начальник штаба пражского корпуса, полковник Редль», — ответил портье.
Сыщик уже подумал, что портье неправильно показал, как вдруг этот самый постоялец, которого он преследовал с самой почты, стал спускаться с лестницы. Сыщик быстро подошел к нему и опросил: «Не вы ли, г-н полковник, потеряли этот футляр?»
Редль ответил, что он, и все сомнения рассеялись.
В то время как два сыщика последовали за вышедшим полковником, третий поспешил со своим сообщением к статскому советнику Гайеру.
Услышав сообщение, что многолетний член нашего разведывательного бюро, {14} военный эксперт на многочисленных шпионских процессах, разоблачен как предатель, я окаменел. Потом пошла печальная работа.
Было установлено, что Редль приехал из Праги в Вену на автомобиле. Нужно было установить за ним наблюдение, чтобы помешать ему сбежать. Сыщикам удалось подобрать клочки расписок, разорванных Редлем. Одного взгляда на них было для меня достаточно, чтобы убедиться, что речь шла об известных адресах, прикрывавших шпионаж, устанавливавших связь Редля не только с Россией и с Францией, но и с Италией.
Я дал понять начальнику разведывательного бюро и заместителю начальника генштаба о необходимости привлечь военного следователя, что являлось необходимым для начала работ судебной комиссии. Кунца нельзя было найти. Наконец, нашли военного юриста, майора Форличека. Нужно было еще получить согласие коменданта города на арест, но дело не терпело отлагательств.
Лучший друг Редля, {15} один присяжный поверенный, сообщил статскому советнику Гайеру из «Ридгофа», где он обедал [58] вместе с Редлем, что Редль странно вел себя и проявил признаки депрессии, позволявшие заключить о его намерении лишить себя жизни. По-видимому, эпизод с футляром ножика возбудил подозрение Редля, он, вероятно, заметил слежку за ним двух сыщиков и понял, что его предательство обнаружено.
Необходимо было действовать немедленно.
Прежде всего, был вызван начальник генштаба фон Конрад, ужинавший в «Гранд отеле», и ему было сообщено о полученных данных. {16} Он предложил сейчас же разыскать Редля и допросить его и согласился с предложением — дать возможность преступнику немедленно покончить с собой.
Около полуночи Редль вернулся в давно окруженную со всех сторон гостиницу «Кломзер». Когда мы вошли в его комнату, он был уже раздет и пытался повеситься. Редль был совсем разбит, но согласился дать свои показания лишь одному мне.{17}Он рассказал, что в течение 1910–1911 гг. широко обслуживал некоторые иностранные государства. В последнее время ему пришлось ограничиться лишь материалом, доступным пражскому корпусному командованию. Самым тяжелым его преступлением была выдача плана нашего развертывания против России в том виде, в каком он существовал в упомянутые годы и какой в общих чертах оставался еще в силе. {18}Но об этом он мне ничего не сказал. Соучастников у него не было, ибо он имел достаточный опыт в этой области и знал, что соучастники обычно ведут к гибели.
Наконец, он попросил дать ему револьвер. {19}
Корда утром члены комиссии, охранявшие после выхода от Редля улицы, прилегающие к. гостинице, заглянули к нему, то увидели, что предатель уже мертв.
Возник вопрос: нужно ли скрывать истинные причины этой смерти и выставить в виде единственной причины гомосексуальность, которая также выплыла наружу? [59]
Несмотря на все возражения, решили не скрывать правды. {20} Незавидная работа предстояла мне в ближайшее время. Дело шло о том, чтобы проверить показания Редля. Ввиду важности этого дела, а также, потому что я, благодаря моей работе, был привязан к Вене, расследование в Праге взял на себя полк. Урбанский.
Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату.
Тетерь, когда Редль 6ыл обезврежен, многие лица стали утверждать, что они знали то или другое из его шпионской деятельности. Нам хватило бы рассказа одного из них, если бы он раньше рассказал нам о деятельности Редля. Все сообщения рассматривались двоими сотрудниками, военным следователем, ведшим следствие, и полицейским управлением. Всем им приходилось много работать и как раз в такое время, когда много хлопот давали отклики дела Занкевича. Должны были оправдываться все близкие знакомые Редля, как, например, его ближайший друг, майор фон Зигринген. Никому не приходило в голову, что денежные средства, которыми широко располагал Редль, происходили из нечистого источника. Со всех сторон слышались упреки, были запросы в парламенте, но ни один депутат не спросил, были ли предоставлены в распоряжение контрразведки достаточные средства.
В Праге было продано с аукциона имущество Редля, среди которого было два фотографических аппарата. При обыске квартиры Редля они не были обследованы полк. Урбанским и военным следователем Форличеком.
В середине января пражские и венские газеты сообщили, что пластинки, найденные в этом аппарате, были проявлены учеником реального училища, в руки которого попал этот аппарат, и один из учителей реального училища представил эти пластинки командованию корпуса. Газетные заметки передавали частично неправильные сведения. Так, например, утверждали, что среди этих фотографий были снимки чрезвычайно [60] важного приказа наследника престола пражскому командиру корпуса и начштаба.
В апреле полк. Урбанскому дали понять, что по желанию генерального инспектора всех вооруженных сил, эрцгерцога Франца Фердинанда, он не получит дальнейшего продвижения по службе.
Редль, несомненно, принес вред. Однако представление, возникшее у многих, что он являлся могильщиком Австрии, преувеличено. Самое большое предательство — выдача плана развертывания против России — не принесло русским пользы, а наоборот, ввело их в заблуждение.
Нечего было и думать об изменении плана развертывания, если не хотели радикально менять весь план войны, ибо развертывание тесно связано с целым рядом факторов. Русские хорошо знали это и вполне положились на данные Редля. Но когда подошли вплотную к войне, и когда выяснилось, что нечего рассчитывать на поддержку Румынии, на которую прежде рассчитывали, то было обнаружено, что при сосредоточении наших войск правый фланг северной армии был слишком открыт, и потому начальник генштаба решил отодвинуть сосредоточение за pp. Сан и Днестр. Русские ничего об этом не знали. Им неизвестны были даже некоторые изменения, внесенные после 1911 г., как об этом впоследствии сообщил ген. Данилов в своих мемуарах. О ни считали, что 3-й корпус, начальником штаба которого был Редль, войдет в состав 3-й армии в Галиции, тогда как в действительности он был направлен против Сербии. Это подтверждает тот факт, что Редль не имел ни соучастников, ни последователей. Он был единственным доверенным лицом России.