Арнольд ПЕТРАШ (родился в 1887 году) — словак, член КПЧ с 1945 года. В 1914 году попал в плен к русским. В 1917 году вступил в Красную гвардию и в 1918 году — в интернациональный отряд Красной Армии. Позднее попал в плен к белым, был вынужден вступить в 11-й полк чехословацких легионов. Вскоре дезертировал из белочешских войск. После восстановления Советской власти в Сибири снова служил в Красной Армии. В 1922 году вернулся на родину. После 1945 года активно работал в КПЧ, а также в Союзе антифашистских борцов.
В 1961 г. в Москве вышел сборник воспоминаний словацких красноармейцев — участников Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны в СССР. Для тематики этого сайта интересна та часть их воспоминаний, которая относиться к предвоенному периоду, Первой мировой войне и пребыванию в российском плену. Естественно, бывшие бойцы «красной гвардии» часто сгущают краски, но все же, как кажется, они не так далеко уходят от истины, как современные историки.
Публикуется с незначительными сокращениями.
1 августа 1914 года вспыхнула война. В Будапеште, где я тогда жил, началась всеобщая мобилизация. У меня было высшее образование, военную подготовку я прошел еще во время учебы (то есть отслужил на правах однолетнего добровольца) и теперь в чине лейтенанта был зачислен в резерв 10-го стрелкового полка (имеется в виду пехотный полк венгерского гонведа). Нас, словаков, власти Австро-Венгрии в очень редких случаях допускали в кадровые офицеры, но в резерв на случай войны зачисляли. Когда была объявлена всеобщая мобилизация, я, двадцатишестилетний лейтенант, явился в свой 10-й гонведский полк, стоявший в венгерском городе Мишкольце. Через некоторое время полк был переведен в город Шаторальяуйхей, откуда через Медзилаборце в Восточной Словакии и Перемышль двинулся на русский фронт. Офицеры ехали в первом классе, унтер-офицеры — во втором, а солдаты или, как их называли, «пушечное мясо», — в товарных вагонах, на красных стенах которых белели надписи: «40 человек и 6 лошадей». Если добавить оружие и мешки, то легко представить, как выглядели эти 40 человек и шесть лошадей после трехдневного путешествия (в российской императорской, а потом и в рабоче-крестьянской армии также для военных перевозок предназначался вагон-«теплушка», рассчитанный на 40 человек и 8 лошадей). Из Перемышля, не дав людям передохнуть, полк направили строем к русской границе. Русские заранее изучили эту местность. У них была довольно хорошая разведка и опытные артиллеристы, но наши офицеры и солдаты больше всего боялись казаков, о которых уже много наслышались.
В Жешуве, в Галиции, мы впервые остановились на отдых. Оттуда по шоссе продолжали двигаться на Люблин через Комаров. По обеим сторонам дороги тянулось огромное болото. Недалеко от Комарова мы впервые встретились с русскими войсками, засевшими в заранее подготовленных окопах, в то время как мы наступали, точно соблюдая все предписания устава — впереди шел командир роты с обнаженной шашкой (в австро-венгерской армии были пехотные и кавалерийские сабли), за ним — командир взвода, дальше — солдаты.
В первые месяцы войны, когда командование думало только о наступлении, у нас не было никаких окопов. Часто случалось так, что командир роты заставлял свое подразделение стоять по команде «Равняйсь», как на учебном плацу. Все делалось строго по устаревшим уставам. И если во время атаки при команде «Ложись» солдат пробовал сделать небольшой бруствер, сразу же слышался крик офицера или унтер-офицера:
— Ты что, боишься? Зачем прячешься?
Поэтому не удивительно, что австро-венгерские войска до конца 1914 года потеряли убитыми, ранеными и пленными столько же, сколько за все последующие годы войны. За период с 1 августа по 23 сентября 1914 года Австро-Венгрия лишилась почти половины своей кадровой армии. Наш полк за это время пополнялся три раза. Большие потери понес и офицерский состав, так как, действуя строго по уставу, офицеры, выпрямившись во весь рост, вышагивали в тридцати шагах перед подразделением и служили отличной мишенью для русских.
После нескольких атак я был ранен и попал в плен к кубанским казакам, которые в этом бою порубили много наших солдат.
Нельзя сказать, чтобы я горел желанием драться за императора Франца Иосифа.
Я не был революционером, но чувствовал, что Австро-Венгерская империя — это не то, что нужно словацкому народу. Я считал, что война не принесет нам никакой пользы, тем более, что мы, словаки, не испытывали к русскому народу неприязни, хотя русских царей у нас добрым словом не жаловали. Я знал настроение многих наших солдат — сдаться в плен при первой возможности; лично я не страшился плена.
Меня привезли в госпиталь в Самару. После шестинедельного лечения я немного попутешествовал в эшелоне для военнопленных и попал в Омск, где пробыл в лагере для пленных офицеров восемь месяцев. Помню, как генерал-губернатор надавал пощечин всем солдатам караула в лагере военнопленных за то, что один австрийский офицер сделал подкоп и бежал.
Позднее многих военнопленных, в том числе и меня, перевели в лагерь в Усть-Каменогорск.
В Усть-Каменогорске я поспорил с одним кадровым австрийским офицером о политике, о бесцельности войны с русскими и о будущем австро-венгерской монархии. Я сказал, что монархия насквозь прогнила и, вероятно, скоро развалится. После этого в глазах пленных австро-венгерских офицеров я стал русофилом и изменником родины. За мои взгляды некоторые меня бойкотировали. Но среди пленных офицеров были и такие, кто соглашался со мной.
Вскоре нас перевели в Семипалатинск.
Произошла Февральская революция. О ней мы узнали не сразу, так как с русским населением нам, пленным офицерам, общаться не разрешали. В нашем лагере февральские события в России привели к тому, что мы разбились на две группы с противоположными политическими взглядами. Кроме того, революция внушила нам надежду, что скоро окончится война и мы поедем домой. После февральских событий нам разрешили частным образом устраиваться на работу и выходить днем из лагеря в город. Я стал искать себе работу и, так как я окончил высшую торговую школу, смог устроиться бухгалтером.