Вена: История. Легенды. Предания / Глава седьмая. Великий Антонию Сальери и правда о смерти господина Моцарта

---

Реальный Антонио Сальери, а не всем известный персонаж трагедии A.C. Пушкина, самостоятельно «раз­гуливающий по галерее мифов, придуманных челове­чеством», родился 18 августа 1750 года в итальянском местечке Леньяго, что близ Вероны.

Родился он в многодетной семье состоятельного тор­говца.

То ли родители быстро разглядели музыкальный та­лант своего сына, то ли ребенок сам очень рано проявил способности и интерес к музыке. В любом случае можно с уверенностью сказать, что маленький Антонио получил тщательное образование и воспитание, причем первые свои уроки музыки он получил у родного брата-скрипача Франческо, ученика Джузеппе Тартини (Джузеппе Тартини (1692–1770) — знаменитый итальянский скрипач. Выработал основные приемы ведения смычка, признан­ные всеми современными ему скрипачами и вошедшие во всеобщее употребление. В 1728 году основал школу, из которой вышло много первоклассных скрипачей. Написал для своего инструмента много концертов и сонат, в том числе известную «Дьявольскую сонату», про которую он говорил, что услышал ее впервые во сне, в испол­нении черта.).

Франческо был очень талантливый скрипач, и ему часто приходилось играть для церковных торжеств в районе Леньяго. Антонио сопровождал его и помогал. Когда Антонио было десять лет, его брат уехал играть в соседнюю деревню и не взял с собой брата. Но мальчик очень хотел послушать замечательную музыку. Не спросив разрешения у родителей, он отправился туда пешком. Родители были очень обеспокоены исчезновением сына, а когда он вернулся домой, отец запер его в комнате на неделю и посадил лишь на хлеб и воду. Конечно, это была лишь угроза. Отец так не поступил. Но мальчик, очень любивший сахар, стал готовиться и копить запас сахара у себя в комнате.

Похоже, талантливому Антонио, как и его старшему брату Франческо, пришлось слишком часто испытывать на себе строгость своего отца.

Затем мальчик учился игре на клавесине у соборного органиста Джузеппе Симони, который, в свою очередь, был учеником знаменитого падре Мартини (Джованни-Батиста Мартини (1706– 1784) — монах-франциска­нец, капельмейстер собора Сан-Франческо в Болонье) из Болоньи.

Антонио рано взбунтовался против чрезмерной суро­вости отца, но, несмотря на его авторитарные замашки, достиг значительного продвижения в области музыки.

Безоблачное детство Антонио Сальери, однако, было недолгим.

***

К несчастью, в 1763 году у Антонио умерла любимая мать, а вскоре за нею ушел в мир иной и его отец (точная дата смерти отца Сальери неизвестна; вероятнее всего, это был 1765 год), потерявший к тому времени все со­стояние в результате сомнительных торговых махинаций. Мальчик остался полным сиротой. Некоторое время он жил в Падуе с одним из своих старших братьев, а затем его приняла на воспитание семья друзей отца.

Семья Мочениго была одной из самых богатых и ари­стократических в Венеции. Ее глава, Джованни Мочениго, состоятельный меценат и любитель музыки, друг отца Антонио, по-видимому, собирался дать мальчику более серьезное музыкальное образование. Во всяком случае, в Венеции Антонио Сальери с 1766 года изучал бассо континуо у вице-капельмейстера собора Святого Марка Джованни-Батиста Пескетти, а также изучал гар­монию и учился пению у известного тенора Фердинандо Пачини.

Но вторым отцом Антонио стал не сеньор Мочениго, а совсем другой человек. Этим человеком был приехавший в это время по театральным делам в Венецию венский композитор Флориан-Леопольд Гассман (1729–1774).

Уроженец Богемии, Гассман имел весьма заметное положение в Вене. В 1771 году он организовал первое в мире музыкальное общество «Tonkünstler-Sozietät», которое занималось поддержкой композиторов и орга­низацией благотворительных концертов. Теперь же он был придворным композитором балетной и камерной музыки, капельмейстером и, что особенно важно, членом небольшой группы музыкантов, с которой император Иосиф II ежедневно музицировал.

Пораженный музыкальным даром (пением и игрой на рояле) Сальери, он предложил мальчику переехать в Вену.

***

Сальери — ему было тогда шестнадцать лет — охотно согласился с этим предложением.

Гассман и Сальери прибыли в Вену 15 июня 1766 года. С этого дня Вена стала его родным городом, где, за ис­ключением нескольких творческих поездок, прошла вся его жизнь.

В Вене Сальери стал жить в доме Гассмана, ставшего его заботливым покровителем, учителем и фактически приемным отцом.

Флориан-Леопольд Гассман отметил талант Сальери, выделил его как самого способного своего ученика и даже стал считать его своим преемником. Благодаря Гассману началась музыкальная деятельность Сальери в качестве исполнителя.

***

В 1769 году Сальери начал работать в театре в каче­стве ассистента Флориана-Леопольда Гассмана. А вскоре он уже имел должность клавесиниста-концертмеистера придворного оперного театра и за достаточно короткий срок сделал головокружительную карьеру.

Дело в том, что император Иосиф II очень любил Гассмана и его музыку. Узнав о том, что у его фаворита появился какой-то очень талантливый ученик, он изъя­вил желание его послушать. В результате Гассман привел Антонио Сальери во дворец, где ему предложили спеть и поиграть. Сначала Сальери сильно смущался, но потом мало-помалу разошелся, и его выступление очень по­нравилось императору, который, как это было принято в роде Габсбургов, был прекрасным музыкантом.

Так началось императорское покровительство, сы­гравшее важнейшую роль в дальнейшей карьере Антонио Сальери.

А дальше все происходило для Сальери, как в сказке. Гассман поехал в Рим писать там заказную оперу для кар­навала. Но тут выяснилось, что именно в это время Джованни Боккерини, танцор Венской оперы и родной брат знаменитого итальянского композитора и виолончелиста Луиджи Боккерини, напи­сал комическое либретто, к которому Гассман должен был создать музыку. Но при­дворный композитор был в Италии и никак не мог разо­рваться надве части. И тогда к работе над музыкой при­ступил девятнадцатилетний Сальери, который уже имел некоторый профессиональ­ный опыт в композиции (В 1769 году им была написана его первая опера «Весталка», которая считается утраченной. Кроме того, уже в 1770 году он со­чинил «Мессу а капелла» для четырех голосов и концерт для гобоя, скрипки, виолончели и оркестра.).

Сальери взялся за но­вую работу с энтузиазмом. Он работал день и ночь, отрываясь только на сон и прием пищи, и написал не­обходимую музыку очень быстро. Так появилась на свет опера «Образованные женщины», первое произведение, которое сделало Сальери имя в австрийской столице.

Оперу, действительно, встретили вполне благосклон­но, и она даже удостоилась похвалы жившего тогда в Вене знаменитого композитора Кристофа-Виллибальда фон Глюка (1714–1787).

Первый успех окрылил Сальери, и он принялся рабо­тать с утроенной энергией. В результате в том же 1770 году появилась опера «Дон Кихот на свадьбе Гамачо» и, в со­трудничестве с тем же Джованни Боккерини, еще одна опера — «Невинная любовь».

Так началась карьера одного из самых успешных мастеров оперного жанра конца XVIII века.

Вернувшийся в Вену Флориан-Леопольд Гассман представил Сальери знаменитому поэту и либреттисту Пьетро Метастазио (1698–1782), в доме которого со­бирались столичные интеллектуалы и артисты. А жив­ший по соседству Глюк так проникся работами молодого композитора, что стал вторым покровителем и учителем Антонио.

Еще через год Сальери была создана опера «Армида», обозначившая решающий прорыв в карьере со всеми лю­безного и остроумного молодого композитора.

«Армида» имела огромный успех: она была поставле­на в Вене, Копенгагене, Санкт-Петербурге, Гамбурге, Майнце, Берлине и ряде других европейских городов.

А дальше — пошло-поехало.

Всего через полгода из-под пера Сальери вышла опера «Венецианская ярмарка», также имевшая повсеместный успех. Впервые она была представлена в Вене 29 января 1772 года, а потом ставилась с неизменным успехом по всей Европе (она имела более тридцати постановок при жизни автора).

Интересно отметить, что единственным, кто отозвал­ся об этой опере весьма резко, был Леопольд Моцарт (1719–1787), отец Вольфганга-Амадея Моцарта, про­слушавший ее в Зальцбурге в 1785 году.

Производительности Сальери можно только удивлять­ся. В том же 1772 году появилась его опера «Похищенная бадья», в 1773 году — опера «Трактирщица».

***

В 1773 году Сальери получил весьма почетное и вы­годное приглашение от шведского короля Густава III, которое он, однако, отклонил, рассчитывая на более пре­стижное покровительство австрийского императора. Будущее показало, что в этом нелегком решении Сальери оказался совершенно прав.

Дело в том, что летом 1773 года придворный компо­зитор и первый капельмейстер императорской капеллы Флориан-Леопольд Гассман очень сильно заболел и ока­зался при смерти. Возник вопрос о преемственности. Тут же в Вену примчался из Зальцбурга молодой Моцарт. Его отец надеялся, что он получит хотя бы одну из должно­стей Гассмана, когда она окажется вакантной. Отец и сын получили аудиенцию у императриции Марии-Терезии. Об этой встрече Моцарт-отец потом написал:

«Императрица вела себя очень мило, но не более того».

Осознав, что шансов на получение какого-либо места нет, в октябре того же года Моцарты вернулись в Заль­цбург.

А 22 января 1774 года в Вене в возрасте всего сорока пяти лет скончался Флориан-Леопольд Гассман.

После этого основное его место первого капельмей­стера императорской капеллы получил шестидесяти­трехлетний композитор итальянского происхождения Джузеппе Бонно (1711–1788), а 24-летнему Антонио Сальери досталась должность придворного композитора камерной музыки. Кроме того, император Иосиф II на­значил Сальери заместителем капельмейстера итальян­ской оперы в Вене.

Неизвестно, встретился ли тогда Сальери с 17-летним Моцартом. Мы знаем только, что Моцарт присутствовал на представлениях опер Сальери «Венецианская ярмар­ка» и «Трактирщица».

Австрийский музыковед Леопольд Кантнер в своей статье «Сальери: соперник Моцарта или образец для под­ражания?» пишет об отношениях Моцарта и Сальери следующее:

«В чем состояли претензии Моцарта к Сальери? К примеру, он пишет, что в глазах императора Сальери имел большой вес, а сам он, Моцарт, никакого. Не надо, однако, думать при этом, будто дело обстояло так, что Са­льери втерся в доверие к императору, оттеснив Моцарта. Было как раз наоборот. Это Моцарт пытался оттеснить Сальери, чего ему не удалось. От своего отца унаследо­вал Моцарт вот эту фобию — “итальяшки” — и все валил на «итальяшек». Действительно, итальянцы были очень влиятельны в Вене, и это ему представлялось препятстви­ем для собственного успеха. Обстоятельство, не имеющее никакого отношения к качеству произведений Моцарта. Конечно, они заслуживают самой высокой оценки. И все же именно Моцарт пытался оттеснить от императора ита­льянцев, ради собственного преуспевания.

За свою игру на фортепиано Моцарт удостоился не­скольких комплиментов от императора, которые он переоценил, однако в опере он еще не мог преуспеть. Ему было нечего показывать, кроме оперы «Идоменео». А «Идоменео» в Вене никто не знал. Поэтому дело об­стояло совсем не так, как это представляет Моцарт: что итальянцы строили против него козни. Скорее, это он пытался делать карьеру за счет итальянцев. И это ему не удалось. Затем он переворачивает всю картину и пред­ставляет себя жертвой какой-то камарильи, которой, собственно говоря, и не было».

Пока отец и сын Моцарты злобствовали, Сальери по­сле смерти Флориана-Леопольда Гассмана принял на себя заботу о двух его малолетних дочерях и подготовил их к оперной карьере. Обе они навсегда сохранили при­знательность к своему воспитателю и педагогу.

Об этом периоде жизни Антонио Сальери один из его современных критиков с пренебрежением пишет:

«Итальянец, хваткий про­винциал, с шестнадцати лет активно работавший в им­перской столице Вене, он служил капельмейстером в Итальянском департа­менте Венской оперы, не отказывался ни от каких спектаклей — и пользовал­ся среди певцов репутацией “удобной подставки под го­лос”: всегда ждал, никогда не забегал вперед, чутко ак­компанировал и аккуратно разучивал чужие арии с капризными премьерами и при­мадоннами. Можно было спокойно заниматься этим всю жизнь, но тогда бы классический “трудоголик” Сальери в историю вообще не попал, даже с черного хода».

С подобным мнением невозможно согласиться. «Удобная подставка под голос» стала не просто руково­дителем хора. Кстати сказать, именно так с немецкого языка переводится слово «Kapellmeister» (Kapelle — хор, Meister — руководитель). Чтобы иронии стало поменьше, подчеркнем, что в 1778 году Сальери стал первым импе­раторским капельмейстером, а это была самая высокая в Вене музыкальная позиция, на которую случайные люди не попадали.

Мнение чешского музыковеда Камилы Халовой толь­ко подтверждает сказанное:

«Опера в XVIII веке была ведущим видом искусства и модным разлечением. Вполне естественно, что человек, которому было поручено сочинять оперы для императорского двора и который отвечал за представления в императорском театре, пользовался большим уважением и доверием высших представителей монархии».

Особую серьезность этому положению Сальери при­давало то, что он был иностранцем, и было это в то время, когда австриец Моцарт об этой должности и мечтать не смел. Как видим, оклад и чин, на который претендовали многие местные музыканты, достался, как сейчас при­нято говорить, «инородцу», человеку, говорившему по-немецки с заметным акцентом. Это было удивительно и вполне доказывает тот факт, что Сальери не был всего лишь «трудоголиком». Конечно, об этом более автори­тетно могли бы рассказать такие ученики Сальери, как Бетховен, Лист или Шуберт, но к этому факту биографии нашего героя мы вернемся несколько позже.

***

В 1775 году Сальери женился на Терезии Хельферсторфер (1755—1807), с которой он познакомился за год до этого. Условием брака была возможность содержать семью. Сальери сказал, что получает триста дукатов как капельмейстер итальянских опер, сто дукатов как ком­позитор и триста дукатов за уроки (ежегодно). Ему от­ветили, что это мало. Когда император узнал об этом, он поднял ему зарплату со ста до трехсот дукатов.

Реальный Сальери описывается теми, кто его видел и говорил с ним, как человек маленького роста, с при­ветливой улыбкой. Он был большим педантом по части костюма, элегантным, подтянутым, в парике и всегда безупречно выбритым.

Он стал отменным семьянином, отцом семерых до­черей и сына. Сразу скажем, что его жена скончалась в 1807 году, а пережили Антонио Сальери только его дочери Йозефа, Франциска-Ксаверия и Катарина. По всей видимости, Сальери любил женщин, но об этой стороне его жизни известно немногое.

***

Став музыкальным фаворитом императора Иосифа II, Сальери на протяжении длительного времени находился в центре музыкальной жизни австрийской столицы. Он не только осуществлял постановки и дирижировал спектакля­ми, но и управлял придворной певческой капеллой. Кроме того, в его обязанности входило наблюдение за музыкаль­ным обучением в казенных учебных заведениях Вены.

Это была поистине головокружительная карьера! Но удивительнее всего было то, что ее имел в Вене италья­нец, а не австриец. В связи с этим можно смело утверж­дать, что Вена стала для Антонио Сальери его второй родиной.

Между тем итальянский оперный театр в Вене пере­живал трудные времена и был весной 1776 года закрыт Иосифом II. Видимо, по этой причине творческая ак­тивность Сальери в 1776–1777 годах была невелика. А в 1778 году по рекомендации Глюка, явно рассматривавше­го молодого композитора как своего преемника, Салье­ри уехал в Италию, получив там чрезвычайно почетный заказ написать оперу для открытия заново отстроенного после пожара оперного театра. Этот миланский театр, известный сейчас под названием «Ла Скала», был открыт 3 августа 1778 года великолепным представлением оперы Сальери «Узнанная Европа».

Из Милана композитор отправился в Венецию, где принялся за сочинение по заказу местного оперного теа­тра одной из самых успешных своих опер. В последующие тридцать лет «Школа ревнивых» выдержала более шести­десяти постановок по всей Европе. После венецианской премьеры она ставилась в Болонье, Флоренции, Турине, Франкфурте-на-Майне, Вене, Праге, Лондоне, Кракове, Мадриде, Париже, Лиссабоне в оригинале, акрометого, во многих городах Европы в переводе на польский, не­мецкий, испанский и русский языки.

И другие крупнейшие итальянские театры заказывали оперы своему европейски известному соотечественнику. Среди них — венецианский театр «Сан- Мойзе», римский театр «Балле». Три театра начали свою деятельность по­становкой опер Сальери: помимо знаменитого театра «Ла Скала», это миланский театр «Каноббиана» и театр «Нуово» в Триесте.

Как видим, произведения Сальери обошли почти все оперные театры мира.

***

Кристоф-Виллибальд фон Глюк — великий компози­тор, осуществивший настоящую оперную реформу, был на тридцать шесть лет старше Сальери. Всего за свою жизнь он написал 46 опер, 6 симфоний, множества псал­мов и других произведений.

Короче говоря, для Сальери это был непререкаемый авторитет.

Ученик Сальери австрийский композитор Ансельм Хюттенбреннер писал:

«Божеством нашего маэстро был его учитель Глюк. Он считал, что Глюк выше всех своих предшественников и последователей».

О том, насколько Глюк ценил молодого Сальери, сви­детельствует такой эпизод. Глюк давно вел переговоры с комитетом Парижской оперы о сочинении новой оперы «Данаиды». Либретто этой оперы, написанное поэтом Раньери де Кальцабиджи и переведенное на французский язык Франсуа Лебланом дю Рулле, атташе французского посольства в Вене, и Теодором Чуди, было своевременно направлено Глюку.

Сюжет оперы, как можно догадаться из ее названия, весьма мрачен. Пятьдесят дочерей Даная, царя Аргоса, и пятьдесят сыновей его заклятого врага Эгипта должны сочетаться браком, дабы положить конец многолетней вражде. Но коварный Данай толкает своих многочислен­ных дочерей на страшное дело — каждая из них в первую брачную ночь пронзает сердце супруга кинжалом. Таким образом он мстит Эгипту за давние’обиды. Лишь старшая из Данаид, Гипермнестра, влюбленная в своего Лиснея, позволяет ему бежать и тем самым навлекает на себя гнев отца и сестер. И заканчивается все отнюдь не любовным дуэтом спасшихся молодоженов, а стонами преступных Данаид и их грешного отца, терзаемых в преисподней, где их клюют коршуны и поедают змеи (в классической версии этого мифа Данаиды обречены наполнять без­донную бочку)…

Глюк никак не мог в срок справиться с этим заказом. Ему уже было под семьдесят, он был стар и считал этот за­каз парижан слишком утомительным для себя. К тому же состояние его здоровья радикально ухудшилось: после двух инсультов его правая сторона была практически парали­зована. Короче говоря, работать Глюк уже не мог, и тогда он обратился к Сальери с предложением: согласен ли тот сочинить оперу вместо него, а потом поставить «Данаид» в Париже так, будто опера написана ими в соавторстве.

Судя по всему, подобная практика передачи ученикам или специально нанятым со стороны композиторам части работы над тем или иным сочинением была доволь­но распространенной в театрах того времени, и Сальери принял это предложение.

Одновременно Глюк договорился с организаторами: вместо него в Париже будет находиться его доверенное лицо, молодой талантливый композитор Антонио Са­льери, соавтор третьего действия, и именно он будет ре­петировать с музыкантами и дирижировать.

Надо сказать, что Глюк не мог сразу выдвинуть Са­льери как единственного автора «Данаид»: Сальери в Париже никто не знал, и организаторы отказались бы от этого предложения.

Первое представление «Данаид» состоялось в столице Франции 26 апреля 1784 года.

Успех оперы был огромен. Все восхваляли имя Глюка. Но каково же было изумление парижской публики, когда получило огласку письмо Глюка, где было сказано, что настоящий и единственный автор «Данаид» — Антонио Сальери. Заметим, что письмо Глюка было опубликова­но в печати лишь двадцать дней спустя после премьеры, когда шесть спектаклей вполне упрочили первоначальный успех оперы.

Борис Кушнер по этому поводу пишет:

«Трехлетняя история создания этой оперы напоминает детективный роман… Глюк поддерживал в Париже убеж­дение, что пишет оперу сам, быть может, с некоторым участием младшего коллеги. Старый мастер справедливо опасался, что заказчики не захотят заменить знаменитого композитора человеком, мало известным в Париже. Кро­ме того, Глюк мог запросить (и запросил) такой гонорар, который был бы совершенно исключен в случае Салье­ри. Противоречия в отношении авторства оперы продол­жались до самой ее премьеры, прошедшей с огромным успехом в Париже 26 апреля 1784 года. Вскоре после это­го события Глюк опублико­вал письмо, в котором под­твердил полное авторство Сальери. Последний ответил письмом, полным благодар­ности и уважения к старому Мастеру».

Существует и несколько иная трактовка появления в авторах этой оперы име­ни Сальери. Согласно этой другой версии, Глюк не скрывал, что музыку к опере будет писать другой человек, но дирекция Парижской оперы, видимо, сочтя замену неравноценной, ответила отказом. И тогда положение спасло личное вмешательство императора Иосифа II. В марте 1783 года он написал австрийскому посланнику в Париже графу Мерси д’Аржанто:

«Композитор Сальери недавно сочинил оперу под на­званием “Данаиды” фактически под диктовку Глюка. Небольшие отрывки, которые я слышал в клавесинном исполнении, показались мне чрезвычайно хороши. По­скольку сам Глюк, скорее всего, не сможет приехать в Па­риж, я прошу вас, любезный граф, сообщить мне, стоит ли ехать туда Сальери, и каково ваше мнение о том, может ли его опера быть благосклонно принята и поставлена на сцене, так как, будучи занят при моем дворе и в здеш­нем театре, он не захочет пускаться в путь в состоянии неопределенности и жить в Париже без всякой цели».

А вот потом уже мастер тонкой дипломатической игры Мерси д’Аржанто подменил намеренно туманную фразу Иосифа, будто опера написана под диктовку Глюка, более определенным (хотя и неточным) утверждением, что первые два акта сочинены Глюком, а остальные — Сальери под руководством мэтра. После этого опера была принята, а заодно появился миф, что большая часть ее музыки была написана Глюком. Заблуждение поддержи­валось вплоть до премьеры, пока сам Глюк не поместил в «Журналь де Пари» (Journal de Paris) сообщение о том, что единственным автором оперы является Сальери.

Как бы то ни было, публикация эта сослужила Сальери и «Данаидам» добрую службу. Во всяком случае, один обозреватель журнала «Меркюр де Франс» (Mercure de France) написал:

«Заявление Глюка сделало невозможное. Оно воз­высило в общем мнении и без того всеми признанный талант господина Сальери. Его прекрасная опера свиде­тельствует о доподлинном знании нашего театра и позво­ляет надеяться на появление новых постановок, которых мы вправе от него ожидать».

Все это дало Сальери старт для феноменально успеш­ной карьеры, где было все — от громовых триумфов до полного иконостаса австрийских орденов. И именно Глюк стал крестным отцом «Данаид» Сальери, оперы, упро­чившей европейскую славу молодого композитора. При этом вряд ли творец «Орфея и Эвридики» рискнул бы по­ставить на карту свое художественное реноме, если бы с самого начала не признал оперу Сальери достойной своего имени и хотя бы в какой-то мере сомневался в ее успехе. Недаром великий оперный реформатор сказал о своем последователе, что «только этот иностранец перенял его стиль, которого не хотел изучить ни один немец».

Скорее всего, в успехе «Данаид» важную роль сыгра­ло как публичное благословение великого Глюка, так и твердая поддержка автрийского императора, который был старшим братом тогдашней французской королевы Марии-Антуанетты. При этом, помимо могущественных покровителей, не следует забывать и о значительном талан­те Сальери, без которого «Данаиды» никогда не имели бы такого успеха у взыскательной французской публики.

В любом случае «Данаиды» стали несомненным успе­хом Сальери. На титульном листе партитуры, отпеча­танной в Париже, его указали как единственного автора музыки к опере. Дирекция Парижской оперы сделала Сальери еще два заказа (Речь идет об операх «Горации» и «Тарар»).

***

Эпопея с «Данаидами» длилась три года. За это время Сальери успел написать еще несколько произведений, в том числе в 1783 году оперу «Ифигения в Тавриде».

Успех Сальери буквально затмил тогда только вставав­шего на ноги Моцарта, у которого не было еще сделавших его знаменитым «Женитьбы Фигаро», «Дона Жуана» и «Волшебной флейты». Заметим, что материальное по­ложение Моцарта было тогда не блестящим. Как отме­чает в своей книге «Вена» E.H. Грицак, «родившийся в Зальцбурге Моцарт считался провинциалом, которому в старой Австрии трудно было рассчитывать на большее». Именно поэтому он, оставив место органиста в Зальцбур­ге, для обеспечения своей семьи вынужден был давать уроки, сочинять контрдансы, вальсы и даже пьесы для стенных часов с музыкой, а также чуть ли не ежедневно играть на вечерах венской аристократии.

Все это дает Леопольду Кантнеру полное право зая­вить:

«Для зависти к Моцарту у Сальери не было причин, у Сальери было вполне прочное положение».

Сказать то же самое о Моцарте невозможно. Причин для зависти у него тогда было предостаточно. Чего стоит, скажем, такой пример. В марте 1781 года, когда Моцарт окончательно поселился в Вене, у него произошло первое серьезное столкновение с Сальери, завершившееся для юного зальбуржца полным поражением. В том году при дворе решался вопрос о музыкальном образовании моло­дой княгини Елизаветы Вюртембергской, младшей сестры будущей российской императрицы Марии Федоровны. Ей было тогда пятнадцать лет. На пост преподавателя было два кандидата — Моцарт и Сальери. Выбор, естественно, пал на Сальери. И произошло это не только потому, что Сальери считался тогда лучшим музыкантом и лучшим преподавателем. По словам Марио Корти, дело состояло еще и в том, «что у Моцарта была репутация легкомысленного и даже разнузданного молодого человека. Было опасение за честь и достоинство молодой княгини». Разочарованный Моцарт написал тогда своему отцу: «Я потерял все доброе расположение императора ко мне […] Для него существует только Сальери».

Леопольд Кантнер не может скрыть своего удивления: «Что значит “потерял”? Разве он когда-нибудь поль­зовался расположением императора в такой степени, как Сальери? Сальери, Ригини (Винченцо Ригини (1756–1812) — итальянский композитор, примкнувший впоследствии к немецкой школе. Был капельмей­стером при итальянской комической опере в Вене и музыкальным директором в Берлинском королевском театре. Написал несколько опер и огромное количество песен.), Анфосси (Паскуале Анфосси (1727–1797) — итальянский композитор и капельмейстер. Написал более семидесяти опер, множество ора­торий и различной церковной музыки.) чувствовали себя при венской опере, как дома. У них там были прочные по­зиции. А Моцарт свое место еще должен был обрести».

А вот еще несколько высазываний Моцарта о Сальери из его корреспонденции.

Из письма от 31 августа 1782 года:

«Сальери не в состоянии преподавать фортепиано».

Из письма от 7 мая 1783 года:

«Да Понте (Лоренцо Да Понте (настоящее имя — Эммануэле Конельяно) (1749–1838) — итальянский писатель, автор либретто опер Моцарта «Женитьба Фигаро» (1786), «Дон Жуан» (1787) и «Так поступают все женщины» (1790).) обещал написать новый либретто для меня. Но сдержит ли он слово. Господа итальянцы ведь очень милы лицом к лицу, а за спиной!.. Мы-то их хорошо знаем. Если Да Понте сговорился с Сальери, либретто я никогда в жизни не получу, а я так хотел бы показать свое умение в области итальянской оперы».

По этому поводу Марио Корти не может удержаться от едкой ремарки:

«Замечу, что после этого Да Понте написал для Мо­царта несколько либретто. Вся итальянская трилогия Моцарта написана Да Понте».

В мае 1790 года Моцарт написал такое письмо эрц­герцогу Францу:

«Моя любовь к труду и сознание своего умения позво­ляют мне обратиться к Вам с просьбой о предоставлении мне положения капельмейстера, тем более, что Сальери, хотя и опытнейший капельмейстер, никогда не занимал­ся церковной музыкой».

Из письма от 18 апреля 1786 года:

«Кто знает, как выйдет с постановкой Свадьбы Фига­ро — у меня есть сведения, что готовится большая интри­га. Сальери и его сообщники из кожи вон лезут».

А тем временем, в 1787 году, имела огромный успех опера «Тарар», созданная Сальери совместно с Пьером-Огюстеном Кароном де Бомарше, автором знаменитых пьес «Севильский цирюльник» (1775) и «Женитьба Фигаро» (1784), составила эпоху в истории французского театра.

У Пушкина есть несколько строк об этой опере, вложенные в уста Моцарта:

Да, Бомарше ведь был тебе приятель;
Ты для него «Тарара» сочинил,
Вещь славную.
Там есть один мотив…
Я все твержу его, когда я счастлив…

Бомарше, знавший толк в музыке, признавался в посвящении своего произведения (текста оперы) Сальери, что он считает за честь называть себя его либреттистом. Он писал:

«Если наш труд будет иметь успех, я буду обязан почти исключительно Вам. И хотя Ваша скромность заставляет Вас всюду говорить, что Вы только мой композитор, я горжусь тем, что я Ваш поэт, Ваш слуга и Ваш друг».

Премьера оперы Сальери–Бомарше состоялась в Париже 8 июня 1787 года. Общественное мнение было возбуждено до самой невероятной степени. Для сдер­живания толпы были возведены специальные ворота, и четыреста солдат патрулировали улицы вокруг здания Оперы.

Успех работы, втом числе и финансовый, был впечат­ляющим. В течение десятилетий «Тарар» оставался самым кассовым спектаклем в Парижской опере. В первые же де­вять месяцев опера была представлена тридцать три раза, принеся более четверти всей выручки театра за год.

После успеха «Тарара» Сальери по праву мог рассчи­тывать на постоянный поток заказов от Парижской опе­ры. Но Великая французская революция смешала ком­позитору все карты. С мечтами о продолжении карьеры одновременно в Париже и Вене пришлось расстаться, поэтому Сальери вернулся в Вену — и, как выяснилось позже, поступил правильно.

В Вене Сальери ожидала большая потеря: 15 ноября 1787 года скончался Глюк, его близкий друг, учитель и покровитель. Горе Сальери по этому поводу не поддается описанию…

А в январе 1788 года была поставлена новая опера Са­льери, получившая название «Аксур, царь Ормуза». В те­чение 80-х и 90-х годов XVIII века «Аксур» пользовался огромным успехом, причем не только в Вене, где лишь в придворных театрах он был поставлен более сотни раз. В различных переводах опера быстро приобрела обще­европейскую популярность.

После успеха «Аксура» авторитет Сальери в Вене стал непререкаемым. После этого император приказал уво­лить с сохранением жалования Джузеппе Бонно, зани­мавшего должность первого капельмейстера император­ской капеллы в течение пятнадцати лет, и Сальери занял его место.

При этом Иосиф II дал такую оценку творчеству Са­льери:

«Я полагаю, что, если ему не помешают интриги, этот молодой человек — ученик Глюка, написавший несколь­ко превосходных партитур, — будет единственным, кто сможет заменить его».

Так Сальери, вернувшись из Парижа, стал централь­ной фигурой музыкальной Вены.

***

А что же Моцарт? Отметим, что искушенный в сочине­нии опер Сальери впервые столкнулся с ним в середине 80-х годов XVIII века, когда имела место одна весьма курьезная премьера в Придворном венском театре.

В то время популярны были поединки между компо­зиторами, и вот 6 февраля 1786 года в Шёнбруннском дворце был проведен поединок между Моцартом и Са­льери. Выглядело это так: в один вечер в одно и то же время шли два одноактных комических представления с музыкой. Для чистоты эксперимента оба они имели практически одинаковый сюжет. Действие происходило за кулисами театра, где две оперные примадонны отча­янно ссорились из-за распределения ролей в новой по­становке. В обоих случаях их пытался примирить ловкий импресарио. Разница была только в том, что зингшпиль (Singspiel (буквально игра с пением) — комическая опера с раз­говорными диалогами между музыкальными номерами) «Директор театра» был сочинен Моцартом, а маленькая итальянская опера под названием «Сначала музыка, а потом слова!» — Сальери.

Заметим, что оба произведения были сочинены по за­казу императора Иосифа II для представления по случаю приема генерал-губернатора австрийских Нидерландов Альберта, герцога Саксен-Тешен, и его супруги, сестры императора, Великой герцогини Марии-Кристины.

Итог специально организованного поединка оказался печальным для Моцарта. Опера Сальери была встречена аплодисментами восторженной публики, а зингшпиль Моцарта провалился.

Специально занимавшийся этим вопросом Марио Корти констатирует:

«Говорят, что причина успеха Сальери и провала Мо­царта состояла в том, что у Сальери автором либретто был знаменитый поэт Джованни-Баттиста Касти, а у Моцарта — немец И.Г. Штефани. Это было не просто состязание между двумя композиторами, это было со­ревнование между двумя жанрами — итальянской опе­рой и немецким зингшпилем… Проиграл зингшпиль, и проиграл Моцарт».

Другие специалисты отмечали, что в произведении Сальери музыкальная часть была слабее, но зато вокаль­ная часть — более качественна. Нашлись и такие, кто заявил, что причина провала Моцарта заключалась лишь в том, что «его соперник Сальери гораздо лучше умеет угождать вкусам публики».

Как бы то ни было, успех Сальери был огромен, и Мо­царт в очном поединке с ним потерпел сокрушительное поражение. За свою работу Сальери получил сто дукатов, а Моцарт — вдвое меньше. И заметим, что это было не первое подобное фиаско Моцарта: 24 декабря 1781 года он проиграл аналогичный поединок знаменитому вир­туозу клавесина Муцио Клементи, который играл сонату собственного сочинения. То поражение, кстати, Моцарт перенес очень тяжело, и если Клементи был в востор­ге от игры Моцарта, то проигравший назвал Клементи «итальяшкой», «шарлатаном» и «просто механиком», заявив, что «вкуса у него ни на грош», а произведения его «незначительны». Удивительная невоспитанность и самомнение! И как после всего этого объяснить тот факт, что, несмотря на подобные нелицеприятные эпи­теты, Моцарт использовал мотив из сонаты Клементи в увертюре к своей «Волшебной флейте»?

Вот что пишет о состязании между Моцартом и Кле­менти Марио Корти:

«Откроем Британскую энциклопедию, издание 1960 го­да:

“Можно по праву сказать, что Моцарт завершает ста­рую школу фортепианной техники, тогда как Клементи основатель новой школы”.

Такого же мнения придерживался Владимир Горовиц, один из исполнителей музыки Клементи. В известном телевизионном интервью он, на примерах Моцарта и Клементи, подчеркивал новаторство последнего, про­тивопоставляя его традиционализму Моцарта.

Кстати, в следующих изданиях Британская энцикло­педия произвела Клементи в англичанина, поскольку он долго жил в Англии, где и умер.

Надо сказать, что Клементи ничего плохого Моцарту не сделал. О Моцарте он всегда отзывался в самом ува­жительном тоне, восхищался его искусством и сыграл важную роль в распространении музыки Моцарта в Вели­кобритании. В отличие от Сальери Клементи не занимал положения, на которое Моцарт мог как-то претендовать. Он был прославленным виртуозом, известным во всей Европе. Бетховен, к примеру, осознал значение Клемен­ти и первые свои сонаты писал в его стиле».

И вот такого человека Моцарт пренебрежительно об­зывал «механиком», «шарлатаном» и «итальяшкой»…

Впрочем, умение проигрывать и уважать своих коллег-музыкантов никогда не было сильной стороной очень высоко ценившего себя Моцарта. Что же касается Са­льери и традиционно приписываемой ему зависти, то ему досталась лишь одна возможность — быть ее объектом со стороны Моцарта, которому постоянно не везло именно там, где везло Сальери.

Итак, с 1788 года Антонио Сальери, написавший к тому времени горы оперной продукции и известный всей Вене, получил пост первого капельмейстера император­ского двора. Леопольд Моцарт, как обычно, начал ин­триговать против этого, но его усилия успеха не имели. Его сын получил должность императорского камерного музыканта, и не более того. Но, будучи шестью годами младше Сальери, Моцарт-младший страстно желал быстрее выдвинуться вперед.

Характер у Моцарта был не из легких, и это не могло не настраивать людей против него. Он «взрывчат, как порох», а вот Сальери, напротив, «все превращал в шут­ку и был весьма любезным человеком, пользовавшимся большим уважением венского общества».

Умирая от зависти, Моцарт писал своему отцу Лео­польду, что император «никем не интересуется, кроме Сальери». Это была неправда. На самом деле император признавал и ценил многих, ему лишь очень не нравились подозрительность Моцарта по отношению к итальянцам, а также интриги при дворе, где итальянские музыканты по праву доминировали уже в течение многих лет.

В добряке же Сальери никто и никогда не замечал за­висти. Да и могла ли она возникнуть у него? Особенно к Моцарту? У преуспевающего Сальери уже была такая слава, о которой Моцарт и не мечтал. Грудь Сальери укра­шали и золотая императорская медаль, и французский орден. Ему не в тягость было помогать своим собратьям по профессии. Кстати, именно Сальери помог Моцарту возобновить в 1779 году постановку его «Свадьбы Фига­ро», получить новые заказы. Были ли у него хоть какие-нибудь основания завидовать человеку, который жил в жестокой нужде, не имея практически ничего?

Естественно, в жизни тесной дружбы между этими композиторами не существовало, но это-то как раз было связано с подозрительностью Моцарта, который отно­сился к Сальери весьма неприязненно, обвиняя его во всевозможных кознях.

Правда, со временем их отношения смягчились. В письме к жене Констанце от 14 октября 1791 года, то есть за полтора месяца до смерти, Моцарт написал, что, по его приглашению, Сальери посетил спектакль «Вол­шебная флейта», очень внимательно прослушал оперу — «и не было ни одного номера, от увертюры до последнего хора, который бы не вызвал его “браво”». Кстати сказать, это были последние слова Моцарта о Сальери.

***

Как известно, Моцарт заболел 20 ноября 1791 года. Сначала у него сильно опухли руки и ноги, затем все тело. Появился жар и сыпь на теле. Началась экссудация, то есть просачивание жидкости из мелких кровеносных сосудов в ткани или полости тела, что характерно для воспаления.

Умер Моцарт в ночь с 4 на 5 декабря, через пятьде­сят пять минут после полуночи. Лечащие врачи, Томас Клоссет и Маттиас фон Саллаба, поставили диагноз — просянка (Просянка — это потница (miliaria), то есть кожное заболева­ние, характеризующееся высыпанием мелких пузырьков и узелков на коже. В патогенезе основное значение принадлежит наруше­нию регуляции потоотделения, возникающему под воздействием перегревания кожи (в том числе при лихорадочном состоянии), что приводит к быстрому и сильному увеличению потообразования. Скопление пота в выводных протоках потовых желез создает повы­шенную гидратацию рогового слоя кожи, что приводит к набуханию кератина и закрытию им узких потовых пор.). Впоследствии диагноз уточнили — «ревма­тическая воспалительная лихорадка».

И что же дальше? Моцарт неожиданно умер в возрас­те тридцати пяти лет, а вот Сальери долго еще оставался императорским и королевским придворным капельмей­стером, и ему еще долго сопутствовал успех.

***

Антонио Сальери воспитал целое поколение музыкан­тов — певцов и композиторов. Среди его учеников — Гуммель, Мошелес, Вайгль, Айблер, Зюссмайр, сын Моцарта Франц-Ксавер, Ливерати и такие знаменитости, как Шу­берт, Бетховен, Джакомо Майербер и Ференц Лист.

Как же все-таки прилипчиво клеймо, повешенное когда-то A.C. Пушкиным на Сальери! Даже тот факт, что он был учителем великого Бетховена, можно, оказывает­ся, интерпретировать чуть ли не как доказательство того, что он отравил Моцарта. Вот, например, что пишет некий Б.Г. Кремнев в своей книге «Франц Шуберт», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в 1964 году:

«Зависть к Моцарту порядком отравила жизнь Салье­ри. Правда, он, если даже не подсыпал сопернику яда, как утверждала вздорная молва, достаточно потрудился над тем, чтобы отравить Моцарту жизнь. И, вероятно, не зря вскоре после смерти Моцарта Сальери оборвал все связи с театром и навсегда перестал писать светскую музыку. Композитор в зените славы и расцвете творческих сил стал сочинять только музыку для церкви. Содеявший зло в молодости, стремится к добру под старость. Вот уже два десятилетия Сальери отдавал свой досуг молодежи. Бескорыстно и безвозмездно этот сухощавый, угрюмый старик с крупным, хищно выгнутым носом, тонкими, плотно поджатыми губами и острым взглядом сталь­ных глаз, из которых нет-нет да выглянут боль и тоска, не считаясь ни со временем, ни с трудом, занимался с молодыми композиторами. Встретив талант, он само­забвенно и бескорыстно пестовал его. Среди учеников Сальери был и юный Бетховен, бедный провинциальный музыкант, только что приехавший в Вену. Впоследствии, много лет спустя, он, уже знаменитый композитор, про­должал называть себя учеником Сальери. Однажды, при­дя к бывшему учителю и не застав его дома, Бетховен оставил записку с подписью: “Ваш ученик Бетховен”. Сальери же он посвятил три свои сонаты для скрипки и фортепьяно, опус 12. Это не помешало своенравному и мстительному старику после того, как Бетховен пошел своим, революционным путем, поносить его музыку и даже плести против него интриги».

Потрясающе! Не будем даже говорить о том, что при­веденная цитата полна фактических ошибок. В частно­сти, не будем говорить о том, что после 1791 года Сальери написал как минимум двенадцать опер (это факт, кото­рый очень легко проверить, было бы желание). Для за­цикленного на том, что Сальери — сугубо отрицательный персонаж, господина Кремнева это совершенно неважно. Оказывается, даже из того факта, что благодарный Бет­ховен с неизменной гордостью повторял, что он является учеником Сальери, можно сделать вывод о том, что его учитель был «мстительным стариком» и «интриганом с хищно выгнутым носом и плотно поджатыми губами».

Нелепость подобной постановки вопроса особо пора­жает, если вспомнить, что Сальери занимался с Бетхове­ном совершенно бесплатно в течение десяти лет (имеются подлинники инструментальных произведений Бетховена с правкой, сделанной рукой Сальери). И давал Сальери свои уроки бесплатно не потому, что «содеявший зло в молодости, стремится к добру под старость», а потому, что он никогда не забывал о той помощи, которую сам получил в юности, особенно от Флориана-Леопольда Гассмана.

К сожалению, опусы таких вот Кремневых у нас в стране в свое время издавались огромными тиражами, и именно по ним читатели создавали себе мнение о тех или иных исторических пресонажах. Это как в старых советских фильмах: положительный герой всегда был бе­локур и голубоглаз, а отрицательный — всегда имел узкие губы, усики и низкий лоб, закрытый темными волосами. И если положительный, то положительный во всем, а если отрицательный, то и отрицательный тоже во всем. А в результате «наша» история была полна персонажей-штампов, не имевших ничего общего с реальными людьми, которые, как лишь потом выяснилось, всегда очень и очень разные. Вот и в данном случае «мстительный старик» Сальери, при ближайшем рассмотрении, тоже оказался превосходным педагогом, которого ученики, среди которых достаточно было бы назвать лишь одного Бетховена, просто боготворили и называли не иначе, как «отцом композиторов».

***

А ведь под наблюдением Сальери вырос и такой ве­ликий композитор, как Франц Шуберт.

Сальери заметил выдающийся талант Шуберта, когда тот еще мальчиком пел в Придворной капелле. После этого он стал давать ему (разумеется, бесплатно) уроки у себя дома. В июне 1812 года пятнадцатилетний Шу­берт начал изучать с Сальери контрапункт. Сохранилось большое количество ученических композиций Шуберта с замечаниями и поправками Сальери. И остается только удивляться, с какой тщательностью относился компо­зитор, занимавший самое высокое положение в Вене, к урокам, которые он давал безвестному тогда мальчику!

Биограф Шуберта Б.Г. Кремнев описывает их взаимоотношения следующим образом:

«Шуберта Сальери встретил ласково. Маленький тол­стенький подросток, неловко переминающийся с одной короткой ноги на другую, беспокойно перебирающий пальцами вытянутых по швам рук, раздобрил его. Улыб­нувшись, что случалось с ним редко, он усадил мальчика в глубокое кресло, и тот утонул в нем. Вобрав короткую шею в плечи, сидел он, прижавшись к пропахшему пы­лью плюшевому подлокотнику, и боязливо поблескивал стеклами очков. А по комнате легким, пружинящим шатом ходил сутулый старик, остроколенный и тонконо­гий, в старомодном черном фраке, черных панталонах и черных чулках. Ни дать ни взять — ворон, нахохленный и древний.

Но вот он подошел к роялю и, не присаживаясь на стул,заиграл.

Аккорд. Другой. Третий. Могучая музыка. Словно поступь богов. Слушая ее, не думаешь ни о чем. Даже о страхе перед этим суровым стариком, так похожим на зловещую птицу. Да и он уж не тот, что был. Музыка и его переменила. Он кончил играть. Но музыка, кажется, все еще звучит в нем. Лицо смягчилось. Глаза светятся силой. Рука, сухая и жесткая, мягко ерошиттвои волосы. А голос, тоже мягкий, тихо произносит:

— Маэстро Глюк! “Орфео”!.. А сейчас — смотреть пар­титура… Читать, изучивать…

Уроки с Сальери становились все чаще. И все продол­жительней. Учитель был доволен учеником, ученик — учи­телем. Перед Шубертом, восхищенным и потрясенным, раскрывались глубины глюковских образов. Мощных, могучих, ошеломительно правдивых. Это было новое ис­кусство, хотя и созданное в прошлом столетии. И тайны его постигались почти что из первых рук. Вряд ли кто-либо другой, кроме Сальери, смог бы лучше истолковать смысл той или иной музыкальной идеи и нагляднее по­казать путь, по которому автор шел к воплощению ее.

Сальери признал в Шуберте редкий талант. Даже он, скупой на слова и особенно на похвалы, не мог удержать­ся от пылких пророчеств, предрекая Францу блестящее будущее.

К нему Сальери и готовил своего ученика. С крото­вьим упорством. И, разумеется, на свой вкус и манер.

Для него идеалом композитора был оперный ком­позитор, а образцом музыкального творчества, если не считать Глюка, — итальянская опера. Он поставил себе целью подготовить из Шуберта оперного композитора. Для этого он заставлял мальчика штудировать тяжелые фолианты старых оперных партитур, писать музыку на тексты старинных итальянских либреттистов, изобра­жать в звуках давно умолкнувшие и неведомые мальчику страсти, подчас ходульно и выспренне выраженные на чужом и абсолютно непонятном языке.

Всякую попытку петь своим голосом он строго пре­секал. Всякое отклонение от стародавних правил бес­пощадно преследовал.

Если творения Глюка приводили Шуберта в благо­говейный трепет, то устарелые оперы посредственных итальянских композиторов вызывали скуку и равноду­шие. Он трудолюбиво выполнял все задания учителя, прилежно и послушно следовал его советам и указаниям, но делал это головой, а не сердцем. Листы, приносимые им из конвикта, были покрыты аккуратными строчка­ми нот. Ни помарок, ни перечеркиваний. Все чисто, все гладко, и все лишено чувств. Правила вместо искусства. Строгое и ограниченное подобие жизни вместо самой жизни.

Но стоило в этой алгебре звуков, созвучий и ритми­ческих фигур прорваться чему-то живому, как нотный лист покрывался красной сыпью исправлений. Каран­даш учителя свирепо носился по строчкам — вычеркивал, выправлял, вписывал. И только когда усеченное отпа­дало, а оставшееся приводилось к норме, освященной традицией и законом, Сальери удовлетворенно хлопал Шуберта по спине и угощал шоколадом с воздушным пирожным.

Это не мешало ему в следующий раз недовольно морщиться при виде сочинений ученика. Не спасало даже отлично, по строжайшим правилам выполненное задание.

Не показать же написанное в конвикте Шуберт не мог. Ведь именно оно было своим, вылившимся из души. С кем другим поделишься сокровенным, как не с учите­лем, любимым и уважаемым.

Но с течением времени Шуберт скорее интуицией, чем умом, постиг простую и мудрую истину — не все, что отвергает учитель, плохо. Больше того, раз старик недоволен, значит то, что написано, хорошо. Слишком различны вкусы и приверженности. Веку нынешнему не идти об руку с веком минувшим. Учитель — наивыс­ший судья — не принимает тебя. Значит, будь сам себе судьей и учителем. Перенимай то, что полезно, — техни­ку, прием, ремесло. И отбрасывай то, что вредно. Если самое близкое тебе чуждо ему, стой на своем. Твердо и нерушимо. Как скала и твердыня. Подобно царю Давиду в псалмах его. Пусть это вызовет гнев учителя, он лишь укрепит тебя в твоей правоте.

С особенной неприязнью относился Сальери к песням Шуберта. Меж тем Шуберт все больше и больше сочинял их. Народная песня, свежая и благоуханная, как роси­стый луг на заре, рождала в нем радость и тревожное бес­покойство, столь потребные для творчества. Протяжные и переливчатые песни моравских деревень, искрометные польки и фурианты чехов, словно фамильный талисман, передававшиеся из поколения в поколение веселые и трогательные песенки венских предместий составили ту благодатную среду, которая питала и поила его».

Странный все-таки человек этот Б. Г. Кремнев! До чего же у него все черно-белое и не имеет ни малейших от­тенков! С этой штамповочной машиной (а все его обра­зы — это типичные штампы) даже и полемизировать не хочется. Заметим лишь, что Шуберт, всегда считавший себя учеником итальянского маэстро и подписывавшийся, как «ученик Сальери», щедро вознаградил своего учителя, посвятив ему «Десять вариаций для фортепиано», цикл песен на слова Гёте (и это несмотря на то, что Сальери не одобрял тяготения своих учеников к немецкой песне) и три струнных квартета. А еще в честь Сальери в совсем юном возрасте Шуберт написал восторженную кантату.

***

Но, как говорится, и это еще не все. У Сальери учились пианист-виртуоз и дирижер Иоганн-Непомук Гуммель, автор десяти опер Франц-Ксавер Зюссмайр (после смер­ти Моцарта именно он закончил по его эскизам «Рекви­ем»), пианист и композитор Ансельм Хюттенбреннер, будущий профессор фортепианной игры Лейпцигской консерватории Игнац Мошелес, один из лучших виолон­челистов XVIII века Йозеф-Франц Вайгль, композитор и дирижер Карл-Готлиб Райсигер, автор тридцати опер и десяти симфоний Петер фон Винтер, органист и ком­позитор Игнац Асмайер и многие-многие другие.

Всего же у так называемого «завистливого интригана» было около шестидесяти учеников-композиторов. Кроме того, уроки пения у него брали Катарина Кавальери (в нее Сальери был влюблен, но хранил верность жене, памятуя об обете, данном Богу), Анна Мильдер-Хаунтман, Анна Краус-Враницки, Катарина Вальбах-Канци, Фортуната Франкетти, Амалия Хенель и многие другие вокалисты.

А еще у Сальери брал уроки… сын покойного Моцарта, Франц-Ксавер, которому маэстро лично выдал рекомен­дательные письма другим учителям как человеку, вполне способному достичь в искусстве сочинения музыки тех же высот, до которых дошел его отец.

И, что характерно, ни в одном из блестящих талантов, воспитание которых ему было доверено, Сальери не ви­дел угрозы для себя и своей карьеры.

***

Многие годы Сальери руководил учрежденным его учителем Флорианом-Леопольдом Гассманом Обществом музыкантов и подчиненным этому обществу пенсионным фондом для вдов и сирот венских музы­кантов. С 1788 года он числился президентом общества, а в 1795 году, когда этот пост занял один из высших при­дворных чиновников, Сальери стал именоваться вице-президентом, хотя фактически оставался художествен­ным руководителем общества.

С 1813 года Сальери возглавлял также хоровое учили­ще венского Общества друзей музыки, а с 1817 года был первым директором Венской консерватории, основан­ной этим обществом.

В 1823 году маэстро Сальери находился на вершине славы и почета. Ему было семьдесят три года, но он еще продолжал работать, доводя до совершенства компози­ционные правила венской классической музыкальной школы.

В это невозможно поверить, но именно в этом году Сальери вдруг неожиданно для всех порезал себе вены бритвой, и только чистая случайность спасла его от смерти вследствие чрезмерной кровопотери.

Что это было? Говорят, на старости лет маэстро Салье­ри стал часто впадать в депрессии, и в этом отношении 1823 год был для него особенно тяжелым. Весной имен­но этого года ему изменило зрение, он начал ощущать слабость в ногах. Однажды во время прогулки он упал и получил травму головы. В другой раз на него чуть не наехал извозчик.

В конце концов, дочери решили принудительно го­спитализировать отца в загородную клинику. Ему офор­мили персональную пенсию с полным сохранением его бывшего придворного жалованья и поместили в особую палату, под присмотр опытных врачей и санитаров. Когда он вдруг порезал себя бритвой, никто так и не получил вразумительных объяснений о причинах произошедшего. Прямых свидетельств очевидцев тех событий нет. Расска­зывали, что санитары застали Сальери, когда он держал в руках неизвестно откуда взявшуюся бритву. Он был весь в крови и не мог сказать ничего членораздельного.

Тогда все сочли это за результат старческого слабоу­мия, ведь семьдесят три года по тем временам это был весьма и весьма преклонный возраст. Больного пере­вязали, напоили успокоительными и усилили за ним наблюдение. Так маэстро Сальери стал «персональным пенсионером в смирительной рубашке».

Племянник великого композитора Бетховена Карл Бетховен тогда написал:

«Сальери перерезал себе горло, но еще жив».

Перерезал себе горло? Что за чушь! И откуда вообще берутся подобные «свидетельства»?

К сожалению, именно так и рождаются «историче­ские факты». Кстати, именно в это время и появились спекуляции о том, что Сальери якобы убил Моцарта. Все констатировали, что разум маэстро помутился, и време­нами он говорил несусветную чушь. Так вот, вроде бы во время одного из таких приступов он и заявил, что отравил Моцарта. Однако, придя в сознание, он узнал о своем «признании», страшно удивился и стал отказываться от сказанного. После этого, вплоть до самой смерти, в ред­кие минуты просветления он не прекращал повторять:

— Во всем могу сознаться, но я не убивал Моцарта.

Все это происходило (если, конечно, происходило!) через тридцать два года после кончины Моцарта. Есте­ственно, тогда, в 1823 году, старика сочли невменяемым, а его «признание» — не заслуживающим доверия бре­дом. Власти постарались замять это дело, однако падкая до сенсаций молва подхватила версию о причастности Сальери к смерти Моцарта и быстро разнеслась по самым широким кругам венской общественности, а потом и по свету.

В принципе все это выглядит просто смешно и дико. Да, действительно, некоторые газеты той эпохи напи­сали, что Сальери, когда он находился в больнице для душевно больных, будто бы сам кому-то признался в со­вершенном преступлении.

Но кому? Такого человека найти не удалось. Кто лично это видел или слышал? Таковых тоже не нашлось.

В лондонском «Ежеквартальном музыкальном журна­ле» (Quarterly Musical Magazine) за 1826 год друг Сальери композитор Сигизмунд Нойкомм писал:

«Когда распространяются необоснованные сведения, оскверняющие память знаменитого художника, то долг любого честного человека доложить о том, что ему из­вестно. Отношения между Моцартом и Сальери отли­чались взаимным уважением. Не будучи задушевными друзьями, каждый из них признавал заслуги другого. Никто не может обвинять Сальери в том, что он ревно­вал таланту Моцарта, и те, кто, как я, находился с ним в близких отношениях, не может не согласиться с тем, что пятьдесят восемь лет он вел безупречный образ жизни, исключительно занимаясь своим искусством, и всегда готов был делать добро своим ближним. Такой человек, человек, который тридцать четыре года — столько лет прошло со смерти Моцарта — сохранил удивительное спокойствие духа, не может быть убийцей».

Таких опровержений было много в тогдашней пе­чати.

В 1823 году известный музыкант Игнац Мошелес (1794–1870), ученик Сальери, уже в четырнадцать лет игравший концерты собственного сочинения, навестил уже старого и больного маэстро в загородной клинике. Речь тому давалась ценой мучительных усилий. Корот­кими отрывочными фразами композитор отверг какую-либо свою причастность к смерти коллеги:

— В этом абсурдном слухе нет ни слова правды, кля­нусь честью… Передайте миру, что старый Сальери, ко­торый скоро умрет, сказал вам это.

Но поползли слухи, а слово, как известно, не воробей. И чем абсурднее заявление, тем труднее его опровер­гнуть… Слух о том, что Сальери признался в убийстве Моцарта, каким-то непонятным образом словно обрел крылья. Сплетня эта стала распространяться с невероят­ной быстротой. Правда, в защиту чести Сальери высту­пили многие видные музыканты. Бетховен, например, не верил сплетне. Россини заявил, что это — «подлое обвинение». Но ком наветов все рос и рос. Нашлись, например, свидетели, видевшие, как Сальери угощал Моцарта конфетами, пусть и задолго до смерти. Каза­лось бы, ну и что? Но тут же припомнил и, что вскрытия не было. А не случилось этого потому, что венские вра­чи были уверены в «отрави­тельном» диагнозе…

Сейчас не составило бы труда по останкам устано­вить причину смерти Мо­царта. Но великий ком­позитор умирал в нужде и потому был похоронен «по третьему разряду», то есть в общей могиле. И хотя в одном из австрийских му­зеев по сей день хранится череп Моцарта, никто не уверен, что это действительно его череп: он был извле­чен из общей могилы через десять лет после захоро­нения.

***

В октябре 1824 года у Сальери стали проявляться симптомы паралича ног, и его мысли стали путанней, но конкретных указаний на отчетливое слабоумие или душевное заболевание не было.

Совершенно подавленный слухами об отравлении Моцарта, Сальери умер 7 мая 1825 года в восемь часов вечера. Похороны были торжественными. Вот что писал по этому поводу его биограф и близкий друг Игнац фон Мозель:

«За гробом шел весь персонал императорской капеллы во главе с директором, графом Мориц фон Дитрихштейном, а также все присутствующие в Вене капельмейстеры и композиторы, толпа музыкантов и множество уважае­мых любителей музыки. Не меньшее количество людей присутствовало на панихиде, состоявшейся через не­сколько дней в итальянском костеле, во время которой исполнен был, согласно желанию композитора, великий “Реквием”, который Сальери сочинил для себя. Испол­нен “Реквием” был его учениками, ученицами и многими другими музыкантами».

***

Посмертный позор Сальери, к которому в значитель­ной степени приложил руку A.C. Пушкин, растянулся на два века. Когда в 1850 году наступил столетний юбилей выдающегося итальянского композитора, сама мысль отмечать его показалась кощунственной. Промолчали и в двухсотлетие «отравителя». Чуть позже, в 60-х годах XX века, в Зальцбурге, на одной из сессий Института моцартоведения специалисты всеже пришли к выводу, что, по всей вероятности, никакого отравления не было, и скончался Моцарт от неизлечимой в то время болезни.

К сожалению, для очень многих людей имя Сальеридо сих пор связано с легендой об отравлении Моцарта. Од­нако исторически этот факт не находит подтверждения. Итальянский историк музыки Андреа Делла Корте, раз­бирая вопрос о взаимоотношениях Сальери и Моцарта, высказывает следующее мнение:

«Свою долю в то, чтобы испортить отношения между двумя музыкантами, могли внести сплетники».

Несомненно, отношения между обоими композито­рами были не самыми хорошими, хотя внешне и вполне корректными. Была, во всяком случае, обоюдная насто­роженность. Это, однако, не помешало Сальери вклю­чить в программу двух весенних концертов 1791 года «большую симфонию сочинения господина Моцарта». Сальери лично дирижировал ее исполнением.

Чему мог завидовать Сальери? Гению Моцарта? Воз­можно. Впрочем, этого никто так и не доказал. Положе­нию Моцарта? Но Сальери в этом отношении преуспел гораздо больше. Во всяком случае, Моцарт никогда не стоял на его пути.

***

A.C. Пушкин написал своего «Моцарта и Сальери» в 1830 году, но замысел трагедии (а может быть, и частич­ное осуществление его) относится к 1826 году. Впервые это произведение было напечатано в 1831 году, то есть через шесть лет после смерти Сальери.

Мы не будем здесь удаляться в литературоведческие дебри и рассуждать о качественной стороне этого про­изведения. Это было уже сделано много раз, и это не является нашей целью. Совершенно очевидно, что эта трагедия А. С. Пушкина занимает особое место не только в русской, но и во всей мировой литературе.

К сожалению, в этом-то и состоит главная пробле­ма. Да, A.C. Пушкин — это гений. Но он гениальный поэт, однако отнюдь не гениальный историк. Хорошо, когда каждый занимается своим делом: поэты пишут поэмы, а историки — исторические произведения. Если плохой историк написал плохо — это полбеды. А вот если плохой историк написал гениально — это уже беда. Почему? Да потому, что миллионы читателей не явля­ются историками и не могут самостоятельно отличить историческую правду, которая обязана быть главной целью пишущего о реально существовавших персонах и событиях, от художественного вымысла гения, оза­боченного исключительно проблемой «зависти, спо­собной довести охваченного ею человека до страшного преступления».

Если историк основывается в своих рассуждениях на субъективных источниках (например, мемуарах), то он должен сопоставлять мнения различных людей, и чем их больше, тем объективнее будет картина. Поэту же это де­лать совершенно необязательно. У него есть цель, и он имеет право идти к ней так, как ему хочется. Но при одном условии… Если он не затрагивает реально существовавших людей.

Возьмем в качестве примера Л.Н. Толстого. Тоже ведь не самый последний из писателей! Но когда он пишет, например, о войне 1812 года, он специально вводит в повествование вымышленные персонажи, чтобы иметь возможность для художественного вымысла. В данном же случае A.C. Пушкин почему-то не сделал этого. В основу своего сюжета он положил слухи о том, что Сальери из зависти отравил гениального Моцарта. Для рассуждений на эту тему ему были нужны масштабные личности, и он «назначил» злодеем Сальери.

Опровержений этим слухам было множество в тог­дашней печати — и в немецкой, и во французской, и в английской. Читал ли их A.C. Пушкин? Есть мнение, что совершенно неважно, читал или не читал. Ему просто понравился сюжет.

Допустим, художник создает собственный мир. Но имеет ли он при этом право вольно обращаться с исто­рическими фактами? Французский биограф Моцарта, Кастиль-Блаз (Кастиль-Блаз (настоящее имя и фамилия — Франсуа-Анри-Жозеф Блаз) (1784–1857) — французский музыкальный писатель, критик, либреттист, композитор), современник Пушкина, рассказывает такой эпизод. К нему обратился известный писатель и комедиограф Альфред де Виньи с вопросом: сможет ли он доказать, что Сальери отравил Моцарта. Получив от­рицательный ответ, граф де Виньи прокомментировал это так:

— А жаль, был бы интересный сюжет.

И драму не написал. А вот Александр Сергеевич взял и написал.

A.C. Пушкин считал факт отравления Моцарта Са­льери установленным и психологически вполне веро­ятным. В заметке о Сальери, датированной 1833 годом, он написал:

«В первое представление “Дон-Жуана”, в то время, когда весь театр, полный изумленных знатоков, безмолв­но упивался гармонией Моцарта, раздался свист — все обратились с негодованием, и знаменитый Сальери вы­шел из залы — в бешенстве, снедаемый завистью […] Не­которые немецкие журналы говорили, что на одре смерти признался он будто бы в ужасном преступлении — в от­равлении великого Моцарта. Завистник, который мог освистать “Дон-Жуана”, мог отравить его творца».

Великий поэт рисует нам зависть, как страсть, охва­тившую человека, который привык ко всеобщему ува­жению и сам считает себя благородным.

Нет! никогда я зависти не знал…
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным?
Никто! А ныне — сам скажу — я ныне завистник…

Пушкинский Сальери уверяет себя, что его ненависть к Моцарту была спровоцирована тем, что этот гениаль­ный композитор своим легкомысленным отношением к искусству оскорбляет это самое искусство. Сальери не­годует на судьбу за то, что мелкий, ничтожный человек, «безумец, гуляка праздный», одарен священным даром, бессмертной гениальностью. Верный жрец искусства, отрекшийся ради искусства от всех радостей жизни, умеющий самоотверженно трудиться для создания вы­соких художественных ценностей, Сальери негодует на Моцарта за его легкое отношение к своему творчеству, за его способность шутить над своими произведениями, за то, что он, будучи гениальным творцом, живет в то же время полноценной человеческой жизнью…

Все это великолепно! Но имеет ли это хоть какое-то отношение к реальной личности Антонио Сальери, который вот уже почти два столетия, во многом благо­даря A.C. Пушкину, носит на себе клеймо завистливого злодея? Не имеет никакого отношения! И в этом, на наш взгляд, состоит главное преступление A.C. Пуш­кина. Ведь он — авторитет («наше всё»), а с авторитетов спрос особый. Авторитетам безоговорочно верят. На авторитетов ссылаются. Слова авторитетов многие по­коления изучают в школах. Никому не придет в голову, что «наше всё» может заблуждаться, и именно так его заблуждение, основанное на нелепом слухе, приумно­жаясь в миллионах голов, постепенно превращается в общепризнанный факт, то есть в истину. И об эту стену разбиваются все (даже самые обоснованные) доводы людей менее авторитетных.

***

Существует как минимум шесть различных версий причин смерти Моцарта. Большинство из них — плод воображения романтиков. Таких романтиков было не­мало среди биографов композитора, и для них очевид­но, что Моцарт был отравлен. Но кем? Кому это было нужно? Кому выгодно? Попробуем разобраться, и не нужно говорить, что через двести с лишним лет уже ни­чего невозможно доказать. Как писал Эрнст-Вильгельм Гейне, автор книги «Кто убил Моцарта? Кто обезглавил Гайдна?», «законам логики нет границ — ни временных, ни пространственных. Мы точно знаем материальную структуру звезд, отдаленных от нас на множество све­товых лет. Мы знаем о повадках существ, вымерших сотни тысяч лет назад. Нет, законы логики не знают границ!»

Версия первая («классическая»): отравление, Сальери

Моцарт неожиданно умер в возрасте тридцати пяти лет после недолгой болезни. Каких свидетелей его смерти мы имеем? Софи Гейбль, младшая сестра жены Моцарта Констанцы, много-много лет спустя излагала свои вос­поминания об этом так: в первое воскресенье декабря 1791 года она на кухне готовила кофе для матери; ожидая, пока кофе закипит, она задумчиво смотрела на яркое пламя лампады и думала о занемогшем муже сестры; вне­запно пламя погасло, «полностью, словно лампа никогда не горела».

«На фитиле не осталось ни искорки, — писала она, — хотя не было ни малейшего сквозняка — за это я могу поручиться».

Охваченная ужасным предчувствием, она бросилась к матери, которая посоветовала ей немедленно бежать в дом Моцартов. Там Моцарт якобы сказал ей:

— Ах, дорогая Софи, как я рад, что ты пришла. Остань­ся сегодня с нами, чтобы присутствовать при моей смер­ти.

По словам Эрнста-Вильгельма Гейне, это свидетель­ство «не имеет никакой ценности. Его ценность не выше блаженных воспоминаний семидесятилетней вдовы о ее покойном супруге, почившем, когда ей было тридцать четыре».

Вызвали врача, который велел прикладывать к пылав­шему лбу больного ледяные компрессы. Примерно за час до полуночи Моцарт потерял сознание и вскоре умер.

Постоянно испытывая нужду в деньгах, Моцарт по­следнее время лихорадочно работал над завершением важных заказов. Друзьям и родным он казался нервным и изнуренным чрезмерной работой. Тем не менее, когда он слег, никому и в голову не пришло, что эта болезнь окажется смертельной. Второй муж Констанцы Георг Ниссен перечислил следующие симптомы недуга в био­графии композитора, опубликованной в 1828 году:

«Все началось с отеков кистей рук и ступней и почти полной невозможности двигаться, затем последовала рвота. Это называют острой сыпной лихорадкой».

Сам Моцарт подозревал, что дело нечисто. Он решил, что «Реквием», недавно заказанный ему таинственным не­знакомцем, предназначен для его собственных похорон.

12 декабря, через неделю после смерти Моцарта, в берлинском «Музыкальном еженедельном листке» (Musikalische Wochenblatt) появилось сообщение. В нем говорилось:

«Поскольку его тело распухло после смерти, некото­рые подумали даже, что он был отравлен».

Кто были эти «некоторые» — не уточнялось. В записи без даты старший сын Моцарта Карл-Томас указал на то, что тело его отца так вздулось, и запах разложения был так силен, что вскрытие не производилось. В отличие от большинства трупов, которые холодеют и теряют гиб­кость, тело Моцарта оставалось мягким и эластичным, как у всех отравленных.

Двадцать восемь лет спустя автор вышеупомянутого сообщения Георг Сивере добавил, что, по слухам, Мо­царт стал жертвой неких «итальянцев». Видимо, он имел в виду итальянских композиторов, работавших в Вене при жизни Моцарта.

И лишь потом гипотеза отравления Моцарта Сальери была впервые зафиксирована в «документах»: в 1825 году в разговорных тетрадях Карла Бетховена была сделана запись якобы о признании Сальери:

«Сальери опять очень плохо. Он в полном бреду и бес­прерывно твердит, что виновен в смерти Моцарта».

Потом выяснилось, что эта запись была сделана дру­гом и секретарем Бетховена, венским юристом и рас­порядителем его наследства Антоном Шиндлером. Но присутствовал ли автор этой записи при подобном при­знании? Слышал ли он сам, что «беспрерывно твердит» Сальери? Очевидно, что нет. Значит, он передавал это с чьих-то слов. Но, во-первых, сам Антон Шиндлер из­вестен как фальсификатор и повествователь с крайне сомнительной репутацией, а во-вторых, до сих пор ни­кому не удалось установить, кому, собственно, Сальери признался в убийстве Моцарта. Во всяком случае, са­нитары больницы, где находился Сальери в конце сво­ей жизни, категорически отрицали этот эпизод. Вот их показания:

Мы, ниже подписавшиеся санитары, заявляем перед ликом Бога и перед всем человечеством, что с начала длительной болезни кавалера Сальери […] ни разу его не оставляли наедине […] Мы также свидетельствуем, что из-за его слабого здоровья никому, даже членам его семьи, не разрешалось навещать его […] В связи с этим на поставленный вопрос, соответствует ли действитель­ности, что вышеупомянутый кавалер Сальери говорил во время болезни, что он отравил знаменитого композитора Моцарта, клянемся честью, что никогда не слышали от Сальери таких слов.

Джордже Розенберг, санитар.Амедео Порше, санитар при господине Сальери,придворном капельмейстере.Вена, 5 июня 1825 года.

Заявление это завершается постскриптумом такого со­держания:

«Доктор Рерик, лечащий врач Сальери, подверждает свидетельство двух санитаров».

Однако прошло еще несколько лет, ив 1830 году в России A.C. Пушкин все же написал свою «маленькую трагедию» о Моцарте и Сальери.

По словам Марио Корти, «очень скоро большинство исследователей убедилось, что слухи об отравлении Мо­царта капельмейстером Сальери не имеют под собой основания. Но многим все же очень хотелось верить в то, что Моцарт был отравлен».

Одним из таких «многих» оказался, например, доктор искусствоведения И.Ф. Бэлза, который в своей статье «Моцарт и Сальери (об исторической достоверности трагедии Пушкина)» пишет:

«Встречающееся иногда в литературе утверждение, что версия об отравлении Моцарта возникла только после этих признаний, глубоко ошибочна, ибо первое сообще­ние прессы о том, что Моцарт был отравлен, датировано 12 декабря 1791 года. Как известно, незадолго до смерти Моцарт сам сказал жене, что его отравили, и, судя по письму Констанцы, датированному 25 августа 1837 года, она не сомневалась в этом, считая, что убийцей ее мужа был завистник.

Первоначальная редакция пушкинской трагедии (одно время поэт предполагал дать ей название «За­висть») или, во всяком случае, ее набросок относится еще к 1826 году. Следовательно, замысел пьесы возник вскоре после смерти Сальери, в годы, когда его признания в со­вершенном преступлении стали достоянием широких кругов европейской общественности».

При этом, правда, уважаемый музыковед делает ого­ворку:

«Мы не можем перечислить все источники, которые были доступны Пушкину, и вряд ли когда-нибудь будем в состоянии сделать это».

Очень интересно! Оказывается, вывод о виновности Сальери делается только на основании его собственных «признаний», сделанных неизвестно кому, да к тому же никем не подтвержденных. Аргументация, прямо ска­жем, «весьма серьезная»…

Чтобы раз и навсегда покончить с этой нелепой вер­сией, надо еще раз сказать, что у Сальери просто не было причин для убийства Моцарта. Вопреки расхожему мне­нию, при жизни последнего его слава была более чем скромной и не могла сравниться с той, что пришла к нему уже после смерти. Конечно, в музыкальных кругах таланту Моцарта отдавали должное, но публика многие его произведения, сегодня считающиеся шедеврами, встречала весьма прохладно. Так что для Сальери, увенчанного всеми возможными символами славы (он был ведущим музыкантом австрийской столицы, фаворитом императора и требовательных венских поклонников му­зыки, писал хорошо, много и легко), Моцарт был вели­чиной, практически незначимой. Он ну просто никак не мог завидовать зальцбуржцу. Все было с точностью до наоборот: страдающий от вечной нехватки средств Моцарт страшно завидовал «итальяшке», чего он и не скрывал от своих родственников и знакомых.

Видимо, слова композитора о том, что его отравили (если таковые вообще были сказаны!), следует понимать в иносказательном смысле. Например, так: к безвремен­ной смерти Моцарта привело безуспешное стремление добиться такого же успеха, как у Сальери, успешная судьба которого сильнее любого яда отравляла жизнь Вольфганга-Амадея…

Версия вторая: ревнивый муж Франц Хофдемель

Делопроизводитель верховного суда Франц Хофде­мель был собратом Моцарта по масонской ложе. Его очаровательная молодая жена Магдалена была одной из последних учениц, бравших у Моцарта фортепьянные уроки и, как говорят, имела с ним роман. В связи с этим возникло поверие: Моцарт умер от инсульта, когда лежал больным в постели после палочных ударов, нанесенных ему ревнивцем Хофдемелем.

Есть вариант этой версии, что Хофдемель отравил Мо­царта из ревности, а есть вариант, согласно которому его к этому подтолкнули масоны, ловко использовав роман Моцарта с Магдаленой Хофдемель.

Известно, что Моцарт занимал у Хофдемеля деньги. Вся история любви Моцарта с Магдаленой Хофдемель тщательно затушевана его биографами. Достоверно из­вестно лишь то, что через несколько дней после смерти Моцарта Франц Хофдемель набросился на свою бере­менную жену с бритвой в руке, нанес ей раны на шее, лице, груди, руках, и только крики Магдалены спасли ей жизнь. Услышав шум, прибежали соседи Хофдемелей. Тем временем Франц Хофдемель заперся у себя в спальне и покончил с собой. По утверждению Марио Корти, «по распоряжению властей, газеты, сообщив об этом лишь через неделю, указали фальшивую дату 10 декабря, чтобы не проводилась связь между смертью Моцарта и этим трагическим происшествием». Несчастная Магдалена выжила и через пять месяцев родила мальчика, которого многие считали сыном Моцарта. Всю оставшуюся жизнь она носила шрамы на лице и на теле.

Откуда взялась эта достаточно сомнительная версия? Тут есть несколько источников. В частности, старшая сестра Моцарта Мария-Анна однажды заметила, что ее брат давал уроки молодым женщинам только тогда, когда был в них влюблен. А щепетильный Людвиг ван Бетховен через много лет после смерти Моцарта отказался играть в присутствии Магдалены, потому что «между нею и Мо­цартом существовала слишком тесная близость».

Однако, по наблюдениям современников, Моцарт был глубоко предан своей жене Констанце. Об этом же свиде­тельствуют и сохранившиеся письма Моцарта. Во всяком случае, никаких точных доказательств его внебрачных связей нет. Наконец, императрица Мария-Луиза прояви­ла личное участие к трагедии Магдалены, что она вряд ли сделала бы, если бы в истории об отцовстве младенца содержалась хоть капля правды.

В этом деле есть и еще один весьма странный факт: после самоубийства мужа изуродованная Магдалена получила разрешение похоронить его, как нормально­го усопшего, в отдельной могиле, тогда как самоубийц всегда хоронили в общей могиле.

Версия третья: отравление, Констанца Моцарт и Зюсмайр

Суть этой версии: Моцарт отравлен своим учени­ком Францом-Ксавером Зюсмайром (Франц-Ксавер Зюсмайр (1766–1803) в молодости был главным певчим в провинциальной австрийской церкви. В 1787 году он пере­брался в Вену и стал учеником Сальери. Имя Зюсмайра осталось в истории благодаря «Реквиему» Моцарта, к завершению которого он был причастен (традиционно «Реквием» Моцарта исполняется именно с дополнениями и в редакции Зюсмайра, хотя вдальнейшем было предложено и несколько альтернативных редакций). Его перу принадлежат около 25 опер, а также большое количество церковной, симфонической, камерной и вокальной музыки.) и своей женой Констанцей, которые были любовниками. Эта версия основана на том, что Зюсмайр отличался чрезмерными амбициями и тяжело переживал насмешки Моцарта.

Констанца Моцарт (урожденная Вебер) была замужем за Моцартом девять лет и пережила его на полсотни лет (она умерла в Зальцбурге в 1842 году). Сам Моцарт так описывал ее своему отцу:

«Она не безобразна, но и не красавица».

Это явно не была любовь с первого взгляда с обеих сторон, и Моцарт сам называл одной из причин их бра­ка желание иметь заштопанные носки и чистое белье. За девять лет супружества Констанца родила шестерых детей, из которых большинство умерло сразу после появ­ления на свет. Но, по словам Эрнста-Вильгельма Гейне, «она не была женщиной, которая из всепоглощающей страсти к другому отравляет своего мужа». Несмотря на постоянные финансовые проблемы, их брак был вполне счастливым, что доказывают многочисленные сохранив­шиеся письма. Уж явной антипатии у них точно не было. Исключается и мотив денег: Моцарт имел много долгов, и его смерть принесла Констанце только убытки и ни­какого выигрыша.

К тому же известно, что она рассорилась с Зюсмайром и старательно вымарывала его имя из документального наследия мужа. Умер Зюсмайр 17 сентября 1803 года, в возрасте всего тридцати семи лет, при весьма странных и таинственных обстоятельствах. До этого он успел доста­точно нагреть руки на близости к Моцарту. В 1794 году, например, он дебютировал оперой «Зеркало из Аркадии», которая имела большой успех. Либретто ее до чрезвы­чайности похоже на «Волшебную флейту» Моцарта. Как говорят, Зюсмайр стал модным композитором, выдавая неоконченные или неопубликованные работы Моцарта за свои. Его даже назначили капельмейстером Венско­го оперного театра, что было недостижимым пределом мечтаний для Моцарта.

Учитывая близость Зюсмайра к Сальери и его ка­рьерные устремления в сочетании с завышенной само­оценкой, а также его роман с Констанцей, некоторые исследователи полагают, что он мог быть причастен к отравлению скорее в роли непосредственного испол­нителя, поскольку жил в семье композитора. Наиболее ревностные противники Сальери даже утверждают, что, будучи человеком предусмотрительным, он вряд ли ре­шился бы самолично устранить великого композитора и постарался поручить «грязную работу» другому. Воз­можно, и Констанца узнала о том, что ее муж получает яд. Это во многом объясняет ее дальнейшее поведение (как известно, она не потребовала вскрытия, которое могло точно установить причину смерти мужа, и не присутствовала на его погребении).

Существует и такой вариант этой версии: Констанца была важнейшей целью «агентурной» работы злоумыш­ленников. Сначала Зюсмайр подружился с ней, затем вступил в любовную связь, одновременно вживаясь в стиль своего мнимого друга Моцарта. К примеру, их по­черки были так похожи, что даже современные графологи не всегда могут отличить один от другого. В этот период Констанца, наверное, была очень раздражена своим му­жем и вполне могла считать его неудачником, который заманил ее в брак, не имея ни денег, ни положения.

У Георга Ниссена, второго мужа Констанцы и био­графа Моцарта, есть любопытное свидетельство, касаю­щееся того времени, когда Моцартдописывал свою оперу «Волшебная флейта»:

«В один из прекрасных осенних дней, когда она [Кон­станца] , дабы развеять его, поехала с ним в Пратер и они остались наедине, Моцарт начал говорить о смерти […] При этом в глазах у него стояли слезы, а когда она по­пыталась отвлечь его от черных мыслей, он возразил ей: ” Нет, нет, я слишком хорошо чувствую — жить мне оста­лось недолго: конечно, мне дали яду! Я не могу отделаться от этой мысли”».

Версия четвертая: отравление, масоны

Эта версия сваязана с тем, что опера Моцарта «Вол­шебная флейта» — масонское произведение. В нем отра­жена борьба масонства с христианством. Однако Моцарт сам сомневался в масонских ценностях, и это, по сло­вам Марио Корти, «чувствуется в “Волшебной флейте”». У Моцарта даже возник план создания соперничающей с масонством организации под названием «Пещера». Об этом он якобы по секрету рассказал своему другу и со­брату по ложе кларнетисту Антону Штадлеру.

По одному из вариантов этой версии, Штадлер до­нес об этом масонам и получил от них задание отравить Моцарта.

Еще одна вариация масонской темы была разработа­на немецкими авторами Йоханнесом Дальховом, Пон­тером Дуда и Дитером Кернером в книге «Смерть Мо­царта: 1791–1971», опубликованной в 1971 году. Своей «Волшебной флейтой», в которой он раскрывает тайны масонских обрядов, Моцарт якобы обидел масонов, и они решили принести композитора в жертву по случаю освящения своего нового храма. Именно масоны зака­зали Моцарту «Реквием», тем самым предупреждая его, что он избран в качестве жертвы.

Все в вышеназванной книге вращается вокруг числа восемнадцать. Восемнадцать в масонстве символизирует жертву. В опере «Волшебная флейта» было восемнадцать жрецов, восемнадцать выступлений Зарастро, восемнад­цать партий духовых инструментов. Рукопись последнего законченного сочинения Моцарта — масонской канта­ты — состоит из восемнадцати страниц, первое ее испол­нение состоялось восемнадцатого ноября, умер Моцарт через восемнадцать дней после этого в возрасте тридцати шести лет, а если умножить три на шесть, получится во­семнадцать. Моцарта отравили в 1791-м, один плюс семь плюс девять плюс один — опять же восемнадцать…

Марио Корти называет подобную нумерологию «спе­куляциями сторонников масонских или антимасонских теорий».

С другой стороны, бесспорно то, что «Волшебная флей­та» — это масонское произведение. Сюжет этой оперы таков. Дочь Царицы ночи Памину похитил волшебник Зарастро. Царица посылает принца Тамино спасти де­вушку и дает ему волшебный атрибут — флейту, которая поможет ему одолеть зло. Принц проходит все испы­тания и получает любовь Памины. Власть Царицы ночи исчезает, мрак рассеи­вается, и все славят доброту и разум Зарастро.

Автор либретто Эмануэль Шиканедер (Эмануэль Шиканедер (настоящее имя и фамилия — Йоганн-Йозеф Шиккенедер) (1751–1812) — немецкий актер, певец, ре­жиссер, либреттист и театральный деятель. С 1773 года был актером бродячих трупп, с 1778 года — директором одной из них. В 1784—1786 годах выступал в Вене. Потом был руководителем «Фрейхаус-театра» в Видене (предместье Вены) и театра в Брюнне (Брно).) почерпнул этот сюжет в сказке Кристофа-Мартина Виланда «Лулу» из сборника фантастических поэм «Джиннистан, или Из­бранные сказки про фей и духов» с дополнением из его же поэмы «Оберон». Среди вдохновителей сюжета оперы называют и работу Игнаца фон Борна (Великого мастера главной венской масонской ложи «Истинное согласие») «О мистериях египтян». Кстати сказать, именно фон Борну, скончавшемуся незадолго до написания оперы, либретто и было посвящено, и именно он стал прообразом для одного из главных персонажей оперы волшебника Зарастро.

И Моцарт, и Шиканедер — оба были членами ордена «вольных каменщиков». В этом нет ничего удивительно­го: в то время масонами были многие люди искусства, в том числе Гёте, Гейне, Вольтер, Гайдн, Паганини, Лист, Сибелиус, Россини и Пуччини.

Джаспер Ридл и в своей книге «Фримасоны» отмечает, что Мария-Терезия преследовала масонов, а вот ее су­пруг, император Франц, был масоном. Соответственно, в Вене, столице империи, масонство становилось все более популярным, причем не только среди интеллектуалов, но и в высших светских кругах.

У этого автора мы читаем:

«Масонские фартуки и эмблемы стали частью муж­ского туалета, вошли в моду белые перчатки. Впервые за много лет вздохнув свободно, масонство расцвело буйным цветом. Особенной популярностью масонское братство пользовалось среди музыкантов. Наиболее про­славленный композитор империи Франц-Йозеф Гайдн, которого называли “папа Гайдн”, был масоном. Он при­надлежал не к ведущей венской масонской ложе “Zur Wohltätigkeit” (“Во имя благотворительности”), а к более скромной ложе “Zur Wahren Eintracht” (“К истинному единодушию”). Именно Гайдн убедил своего юного кол­легу Вольфганга-Амадея Моцарта стать масоном и при­соединиться не к ложе “Zur Wohltätigkeit“, а к ложе “Zur Wahren Eintracht“. Моцарт приехал в Вену в 1783 году и был посвящен в братство в ложе Гайдна в следующем году. В число выдающихся братьев этой ложи входили философы Райхфельд и Игнац фон Борн».

Естественно, масонство увлекло Моцарта так же, как Гайдна, и с братством связаны восемь его кантат. Однако по важности все эти сочинения, без всякого сомнения, превосходит опера «Волшебная флейта».

Как видим, среди композиторов и музыкантов ма­сонство было не только не предосудительным, но даже модным. Правда, к 1791 году, когда опера была написана, в положении масонов в Вене многое переменилось.

Иосиф II, сын императора Франца и Марии-Терезии, был авторитарным правителем, но проводил либераль­ные реформы. В частности, он расширил доступ населе­ния к образованию и обеспечил определенную свободу прессе. Что касается масонства, то по отношению к ним политика Иосифа II была вполне дружественной. Он от­клонил приглашение стать Гроссмейстером, но заметил при этом, что деятельность масонов одобряет.

Джаспер Ридли по этому поводу пишет:

«Император ничего не имел против бесед, которые вели в масонских ложах аристократы и образованные интел­лектуалы, однако его министр внутренних дел и глава по­лиции весьма подозрительно относились к посещавшим собрания тайного общества журналистам из среднего класса и ремесленникам-пролетариям. В Австрийской империи, как и во Франции, правительство проводило в отношении масонов противоречивую политику».

Проблема обострилась, когда в Баварии появилось тайное общество — Орден иллюминатов. Это общество пробуждало в народе не только любопытство, но и мисти­ческий страх. Основателем его был Адам Вейсгаупт, став­ший профессором канонического права католического Ингольштадтского университета в Баварии. В историю он вошел под псевдонимом «Спартак», а его главной иде­ей была мировая революция, свержение всех королей и епископов, а затем установление на Земле (естественно, под властью иллюминатов) режима свободомыслия и веротерпимости. Деятельность иллюминатов и их лидера навлекла на себя недовольство баварских властей.

А потом, в 1789 году, грянула Великая французская революция, и тут же нашлись люди, обвинившие во всем иллюминатов и масонов.

В результате именно иллюминаты оказали влияние и на политику Иосифа II в отношении масонов. Сам он, в отличие от отца, к братству не примыкал, но масоны все же имели основания надеяться на то, что он будет относиться к ним лояльно, и, когда Иосиф II отменил антимасонские законы Марии-Терезии, все решили, что надежды братства оправдались. Однако новый император отлично умел соизмерять идеалы с политической реаль­ностью. Особенно это касалось ситуаций, когда возни­кала пусть даже потенциальная угроза его собственной власти. Игнорировать доклады начальника полиции, из которых следовало, что собрания масонов опасны, Ио­сиф II не мог и не желал. Итогом стал написанный импе­ратором 11 декабря 1785 года указ, в котором говорилось, что деятельность масонов была благотворна, однако су­ществование тайной организации таит в себе определен­ные угрозы, поскольку некоторые из масонских лож ис­пользуются в качестве прикрытия для революционеров и мятежников. А раз так, император повелевает закрыть все масонские ложи на территории империи, кроме одной на каждую провинцию. Исключение было сделано лишь для Вены, Будапешта и Праги, в каждой из которых до­зволено было действовать трем ложам.

В 1790 году Иосиф II умер. В это время революция во Франции уже свершилась, и после этого все прави­тельства стали смотреть на масонов весьма враждебно. После смерти Иосифа трон унаследовал его брат Лео­польд II. По словам Джаспера Ридли, «масоны не знали, чего ждать от нового правителя. Унаследовав от своего отца Франца I титул Великого герцога Тосканского, он во время правления старшего брата проводил во Флоренции либеральные реформы и относился к масонам терпимо. Теперь, после французской революции, от Леопольда II со всех сторон требовали положить конец либеральным реформам. Обойтись с масонами жестко императору советовали не только католическая церковь и глава по­лиции, но и его сестра Мария-Антуанетта, жившая на положении пленницы в своем парижском дворце Тюильри при правительстве Мирабо и масона Лафайета, совершившем переворот во Франции.

В тайной переписке Мария-Антуанетта поделилась с Леопольдом своими опасениями, полагая, что худшее ждет ее впереди. В письме от 17 августа 1790 года она написала:

«В своих владениях будьте осторожнее с любой ор­ганизацией масонов. Необходимо предупредить вас о том, что именно через них действуют все чудовища, намеревающиеся повсеместно достичь одной и той же цели. Господи, храни мою страну и вас от подобных не­счастий».

Считается, что под «моей страной» Мария-Антуанетта имела в виду не Францию, которой она правила, а Ав­стрию, в которой родилась.

Масоны решили ответить ударом на удар. Коронация Леопольда и его восшествие на трон Богемии должны были состояться в Праге 6 сентября 1791 года. По этому случаю оперному театру непременно полагалось поста­вить новую оперу. И выбор пал на «Волшебную флейту» Моцарта по либретто Эмануэля Шиканедера, который тоже был масоном.

В постановке «Волшебной флейты» сразу были заме­чены таинственность и мистическая символика, связан­ные с идеями и ритуалами общества масонов.

Основная тема оперы — выход из духовной тьмы в свет, а это всегда было ключевой идеей «вольных камен­щиков». Силы зла в опере олицетворяет Царица ночи, а силы добра и божественную мудрость — волшебник Зарастро. Испытания, которые проходит принц в тече­ние оперы, также весьма напоминают элементы масон­ских испытаний и церемоний посвящения. Одно из них, кстати, проходит внутри пирамиды, а пирамида — это традиционный масонский символ.

Сразу после смерти Моцарта появился слух: компози­тор заслужил кару за то, что раскрыл в своей опере неко­торые секреты масонов. Премьера «Волшебной флейты» состоялась в Вене 30 сентября 1791 года. Дирижировал сам Моцарт, и опера имела огромный успех у критиков и публики (в течение октября оперу играли двадцать четыре раза, и всякий раз зрители были в восторге).

Версия убийства «непокорного брата» представля­ется весьма сомнительной. Да, Моцарт был членом масонской ложи и имел достаточно высокий уровень посвящения. Да, масонское сообщество, обычно ока­зывающее помощь собратьям, не пришло проводить Моцарта в последний путь, а специальное заседание ложи, посвященное его кончине, состоялось лишь че­рез несколько месяцев. Возможно, определенную роль в этом сыграло то, что в 1791 году мировоззренческие расхождения между композитором и масонами достигли своего накала. Да, в опере была широко использована масонская символика, раскрыты многие строго обере­гаемые ритуалы, которые положено было знать лишь посвященным. И это не могло пройти незамеченным. Но все это не является доказательством того, что Моцарт именно за это поплатился своей жизнью. Безусловно, масонам было запрещено говорить посторонним о ма­сонских тайнах, и они приносили клятву о неразглаше­нии на Библии. Но тут возникает естественный вопрос: почему пострадал именно Моцарт? Ведь либретто оперы было написано не им. Он же написал только музыку, то есть не мог ничего разгласить. Но при этом Шиканедер умер четверть века спустя после Моцарта в возрасте ше­стидесяти одного года, и никто никогда не посягал на его жизнь.

К тому же «Волшебная флейта» не высмеивает масон­ство, а воспевает его. В результате венские франкмасоны не только не обиделись на оперу, но и заказали Моцарту еще одну кантату, которую он набросал за несколько дней между премьерой «Волшебной флейты» и своей смер­тельной болезнью. Некоторые масоны, в частности, сам Шиканедер, на премьере оперы исполняли часть ролей, и их никто за это не покарал. А в 1792 году масоны ор­ганизовали постановку заказанной Моцарту кантаты в пользу его вдовы и детей.

В связи с этим Эрнст-Вильгельм Гейне пишет:

«Становится несомненным: масоны не имеют ничего общего со смертью Моцарта. Нет мотива».

А Джаспер Ридли делает окончательный вывод, с ко­торым трудно не согласиться:

«Первым подозреваемым в убийстве Моцарта стал его соперник, итальянский композитор Антонио Сальери. Когда эта теория была благополучно опровергнута, стали говорить, что Моцарта убили его супруга и ее любовник, а то и муж его любовницы. Разумеется, в скором времени пошли слухи о том, что Моцарта убили масоны за то, что он выдал их тайны в “Волшебной флейте”. Это одна из самых нелепых теорий, выдуманных противниками масонов. “Волшебная флейта” не открывает никаких масонских тайн, зато мистический ореол вокруг этой оперы, как и было задумано, немало способствует по­пулярности масонства».

Версия пятая: самоотравление, сифилис, ртуть

Суть этой версии: Моцарт страдал сифилисом, он сам себя лечил ртутью и тем самым сам отравил себя. По дру­гому варианту этой версии, лечил Моцарта его друг и покровитель Готфрид ван Свитен.

Эта версия маловероятна. Прежде всего, потому, что нет веских оснований предполагать у Моцарта наличие сифилиса, как потому, что эта болезнь имеет иную кли­ническую картину, так и потому, что были здоровы его жена и двое сыновей Моцарта (младший родился за пять месяцев до его смерти), что исключается при больном муже и отце.

Версия шестая: смерть от болезни, неправильное лечение

Сразу же оговоримся, что эта версия представляется нам не столь романтической, как предыдущие, но зато самой близкой к реальной действительности. Во вне­запной смерти Моцарта решающую роль сыграли три совпадающих фактора: врожденный дефект мочевого или почечного тракта; заражение эпидемической болезнью, так называемой ревматически-воспалительной лихорад­кой, а также чрезмерное кровопускание, произведенное лечащими врачами.

В своей книге «Легенды вокруг Моцарта, или Не­верные объяснения его жизни и страданий», опублико­ванной в Мюнхене в 1986 году, биограф Моцарта Алоис Грайтер пишет:

«В 1981 году американский патолог Раппопорт […] на основании многочисленных статистических данных ука­зал на корреляцию между определенными внутренними и внешними [физиологическими] дефектами. Подобные совпадения между дефектом одной из раковин наружного уха и врожденными дефектами урогенитального аппа­рата обнаруживаются с достаточной регулярностью».

О каких дефектах говорит доктор Раппопорт? Дело в том, что у Моцарта раковина левого уха была разви­та ненормально, и он всегда скрывал это париком. От­куда это известно? В 1828 году вдова Моцарта решила опубликовать биографию композитора, написанную ее вторым мужем, датским дипломатом Георгом Ниссеном. На 586-й странице она поместила рисунок, выполнен­ный специалистом по анатомии: уши Моцарта — левое и правое. Констанца это сделала, чтобы положить конец слухам о том, что ее младший сын — сын не Моцарта, а Зюсмайра. Доказательством ее невиновности стало то, что характерная форма левого уха Моцарта была уна­следована ее младшим сыном.

А вот что говорил Артур Раппопорт в своем докладе, представленном в 1981 году, в Вене, на международном конгрессе по клинической химии:

«Как практикущй патолог я наблюдал случаи […] раз­личных генетическх синдромов, в которых антомические деформации уха и части мочевого тракта, а также функ­циональные расстройства, биохимические изменения и прочие генетически коррелируются […] Помимо корре­ляции ушей и почек, при получении некоторых сведе­ний о дедах, отцах и детях выявлены другие структурные характеристики, наблюдаемые у Моцарта: убегающий книзу подбородок, близорукость, живой ум […] На осно­вании моих исследований последних двух десятилетий […] мы теперь в состоянии поставить окончательный диагноз почечной болезни Моцарта или, говоря шире, его мочевого тракта. К такой уверенности меня привело изучение […] в биографии Ниссена таблицы, помещен­ной напротив страницы 586, на которой изображены уши Моцарта — дефектное и нормальное […] Ниссен утверждает, что черты лица и уши сына были похожими на отцовские. Я обратил особое внимание на структуру уха Моцарта, очень отличающуюся от нормы и унасле­дованную только младшим сыном Моцарта».

Таким образом, медицинские статистические данные, собранные в XX веке, и рисунки ушей Моцарта позволи­ли американскому врачу поставить диагноз — почечная болезнь. Как пишет Марио Корти, «иными словами, не будь молвы о любовных отношениях жены Моцарта с Зюсмайром и о незаконнорожденном ребенке, побу­дивших ее опубликовать рисунки ушей Моцарта, мы бы никогда не узнали о (возможно) подлинных причинах смерти Моцарта. Если эта теория верна, то мы имеем дело с одним из тех парадоксальных случаев, когда не­проверенные слухи помогают восстанавливать правду».

В протицированной выше книге Алоис Грайтер под­тверждает теорию Раппопорта:

«К концу ноября 1791 года вялотекущая почечная не­достаточность после долгих лет кажущегося здоровья и в результате легкой болезни достигла финальной стадии. Решительный толчок […] дала эпидемия, получившая название «ревматическая воспалительная лихорадка».

Специалисты добавляют, что смерть Моцарта ускори­ло чрезмерное кровопускание, произведенное врачами. В заключение своего доклада Раппопорт говорит:

«Надеюсь, я предоставил сильный аргумент тем, кто убежден в том, что Моцарта не отравили, не убили, не лишили жизни насильственным способом».

А в 1966 году швейцарский врач Карл Бэр назвал по­ставленный современниками Моцарта диагноз «острой сыпной лихорадки» любительским и непрофессиональ­ным. На основании фактов, собранных врачом Моцарта Томасом-Францем Клоссе, Бэр предположил, что у него был суставный ревматизм, острое неинфекционное забо­левание, сопровождающееся болезненным воспалением суставов.

В 80-е годы другой врач, Питер Дж. Дэвис, опубли­ковал еще более тщательный анализ истории болезни Моцарта и его последнего недуга. В 1762 году, когда ше­стилетний музыкант-вундеркинд начал давать концерты и сочинять музыку, он заразился стрептококковой ин­фекцией верхних дыхательных путей. Последствия такой инфекции могут проявиться через месяцы и даже годы. В дальнейшем мальчик страдал приступами тонзиллита, болел тифом, ветрянкой, бронхитом и желтухой, или ге­патитом «А». В 1784 году, через три года после приезда в Вену, композитор тяжело заболел. Симптомы болез­ни включали в себя тяжелую рвоту и острый суставный ревматизм.

Доктор Дэвис заканчивает анализ болезней Моцарта выводом о том, что причиной смерти стало сочетание стрептококковой инфекции, подхваченной в период эпидемии, почечной недостаточности, вызванной по­вышенной аллергической чувствительностью, известной как синдром Шенлейна-Геноха, а также кровоизлияния в мозг и смертельной бронхопневмонии. Доктор Дэвис отмечает, что признаки почечной недостаточности вклю­чают в себя депрессию, изменение личности и бредовые состояния. Этим может объясняться убеждение Моцарта в том, что его отравили и что незаконченный «Реквием» предназначен для его похорон.

В конце 80-х годов в мировой прессе промелькнула заметка о том, что якобы найден череп Моцарта и что он может быть подвергнут экспертизе с целью обнаружения в нем следов отравляющих веществ. Однако новых со­общений на эту тему не последовало. Зато один фарма­цевт из лондонского королевского госпиталя в 1991 году выдвинул предположение, что причина смерти компози­тора — лекарства. Известно, что Моцарта мучили маля­рийная лихорадка и болезнь, называвшаяся в те времена «меланхолией» (то есть депрессия). В качестве лекарств против них употребляли сурьму и ртуть — то есть именно те вещества, которые с успехом применялись и в качестве ядов. Побочный эффект действия сурьмы — болезнь, по­хожая на пневмонию, которая может быть смертельной. По мнению Джеймса, в могилу Моцарта свела именно пневмония, вызванная действием сурьмы.

В своем недавнем исследовании Дитер Кернер утверж­дает:

«Рассматривая фактические данные, дошедшие до нас, нельзя ни в коей мере сомневаться в том, что Моцарт пал жертвой отравления двухлористой ртутью (сулема), которая систематически вводилась в его организм с лета 1791 года, пока, наконец, во второй половине ноября он не получил последнюю и смертельную дозу, в результате чего начали опухать руки и ноги».

Впрочем, есть соблазн пойти еще дальше. Можно, например, заявить, что Моцарт умер… от СПИДа, ведь пневмония — один из характерных признаков заболе­вания СПИДом. Несомненно, найдутся сторонники и у этой версии.

***

Сейчас можно с уверенностью говорить: Сальери к смерти Моцарта не имеет ни малейшего отношения. По­следний умер так рано от поразившей его тяжкой болез­ни. Как говорится, не повезло…

Один из доводов в защиту Сальери (помимо всех прочих, обозначенных выше) звучит так: будь маэстро патологическим завистником, мир бы прежде времени лишился и других великих композиторов, кстати, его учеников: Бетховена, Листа и Шуберта, гений которых не меньшего масштаба, чем у Моцарта. Почему же он не заставил замолчать и их? Почему же все обстояло с точностью до наоборот: Сальери усердно передавал им секреты музыкального мастерства, более того, прослав­лял их творчество?

Итак, через двести с лишним лет Антонио Сальери оказался оправдан «за отсутствием состава преступления». Но, увы, имя его уже успело стать нарицательным, а для многих — кануло в Лету.

***

И все же. В 2005 году в Вене была отреставрирована могила композитора Антонио Сальери. Как сообщили в секретариате советника по культуре Вены Майлата-Покорни, долгое время могила Сальери на Венском цен­тральном кладбище была бесхозной, и надгробие начало разрушаться. Магистрат выделил средства, и могила Са­льери приобрела первоначальный вид.

Эта могила, правда, расположена вне знаменитой «Аллеи композиторов» Венского кладбища, где похо­ронены Бетховен, Брамс и Штраус, а также сооружен памятник на символиче­ской могиле Моцарта. Сам Моцарт, как известно, был похоронен в общей могиле для бедняков в пригороде Вены, и его предполагаемые останки были лишь значи­тельно позднее перенесены на Венское центральное кладбище. Бетховен также не сразу нашел вечный по­кой на этом кладбище (сна­чала он был похоронен на кладбище венского района Вэринг).

Интересно, что при нали­чии улицы Сальери в фешенебельном районе австрийской столицы Веринге, улицы Моцарта в Вене долгое время вообще не было.

E.H. Грицак констатирует:

«О памятнике своему гению “благодарная” Вена вспо­мнила лишь в середине XIX века: бронзовая статуя заняла место фонтана на маленькой площади (ныне Моцарт-плац), от которой начиналась улица, вскоре названная Моцартштрассе. Еще один монумент, уже в мраморе, имеется на Альбрехтплац, площади, названной в честь эрцгерцога Альбрехта, давшего имя здешнему фонтану, возведенному на остатках крепости и украшенному мра­морными аллегориями Дуная и его притоков».