[94] После 1850 года империя Габсбургов могла похвастаться отличной системой школ и университетов. Начальные школы, в которых в основном преподавали священники, одинаково готовили христиан и евреев к поступлению в гимназию или высшую реальную школу. Гимназии, в свою очередь, готовили к экзаменам с целью получения аттестата зрелости, который давал право поступать в любой университет Германии или Австро-Венгрии. Империя имела университеты с полным курсом обучения в Вене, Граце, Инсбруке, Праге, Кракове, Лемберге (Львове), Будапеште, Клаузенбурге и Аграме (Загребе). Были также технические колледжи в Вене, Граце, Праге, Брно, Будапеште и других городах, а также специальные школы, в которых преподавалось искусство, сельское хозяйство и другие предметы, подготовку к которым осуществляла высшая реальная школа. По окончании начальной школы ученики, имевшие меньшие амбиции, шли в одну из гражданских школ, основанных в 1869 году в качестве учреждений для подготовки к практической жизни. Годом раньше в Вене было основано педагогическое учебное заведение для подготовки учителей для этих неакадемических школ.
Граф Леопольд Тун и Гогенштейн (1850)
Аббат Эрнст Хаусвирт
В 50-е годы XIX века образовательная система была перестроена богемцем графом Лео Туном (1811-1888), приверженцем чешского католицизма, который привлек двух гербартианцев, Франца Экснера и Германа Боницу, к разработке реформы, в основе которой лежали немецкая и французская модели. При этом упор делался не на религию или повиновение государству, а на подготовку студентов к участию в исследовательских работах университета. В 1850 году в гимназиях срок обучения был продлен с шести до восьми лет, а вместо преподавания всех предметов обучали специальным наукам. Было введено естествознание, а в старших классах, где, согласно Йозефу Брейеру, «…критика и противоречие скорее [95] поощрялись, чем подавлялись», преподавали более молодые и энергичные учителя (С. Р. Obemdorf, ed., «The Autobiography of Josef Breuer», IJP, 34 (1953), p. 65). Первой была реформирована Академическая гимназия, которую среди прочих посещали Брейер, Артур Шницлер, Гуго фон Гофмансталь, Ханс Кельзен и Людвиг фон Мизес. Менее светской и, следовательно, более популярной среди знати была мужская гимназия, которую посещали Эйген Бём-Баверк, Фридрих фон Визер и где учились также дети из еврейских семей, например Генрих Фридьюнг и Отто Вейнингер. Преподавали там бенедиктинцы, среди которых был выдающийся историк, аббат Эрнст Хаусвирт (1818–1901); все они были не более набожны, чем преподаватели в Кремсмюнстере, где в 20-е годы XIX века Адальберт Штифтер изучал Канта и писателей-иосифистов. В гимназии царила атмосфера уважения к студентам, ценились успехи первых учеников, какими были в своих классах Фрейд и Отто Вейнингер, хотя и здесь, как и в любых других учебных заведениях, было немало вундеркиндов, прожигателей жизни.
На фоне гимназий дворянские лицеи отличались большей педантичностью; самым престижным из них был Терезианум, основанный Марией Терезией в 1746 году — она отдала для этого один из любимых дворцов. Этим лицеем вначале руководили иезуиты, а затем, до конца 50-х годов XIX века, отцы-пиаристы. Терезианум был предназначен для подготовки сыновей аристократов и высшей буржуазии к военной и политической карьере; в разное время его закончили фельдмаршал Радецкий, хорватский генерал Йосип Елачич, премьер-министр Хоэнварт, а позднее — Йозеф Шумпетер и Рихард Кауденхове-Калерги. Как и выпускники гимназий, выпускники Терезианума на протяжении всей жизни обращались друг к другу на «ты», даже если один из них стал премьер-министром, а другой оставался мелким служащим.
Франц Серафин Экснер (1831)
Герман Бониц (1857)
[96] Почти до 1914 года в программу обучения в гимназии входило восемь лет изучения латыни — по б часов в неделю, а два года даже по 8 часов, а также пять или шесть лет изучения греческого языка по 5 часов в неделю. В лучших гимназиях, подобных мужской, курс греческого языка заканчивался чтением Аристотеля. Интенсивное чтение подростками авторов, опыт которых намного превосходил их собственный, способствовало развитию абстрактного мышления, особенно у наиболее способных учеников. Если человек в восемнадцатилетнем возрасте освоил Софокла, позднее он не будет испытывать затруднений, если ему понадобится сформулировать свои собственные максимы. Хотя реформы Бониц-Экснера сократили время, уделяемое запоминанию, до 1918 года и даже позже ученики заучивали наизусть целые параграфы. Это приводило к отличному знанию античной литературы и мифологии такими различными интеллектуалами, как Фрейд и Шпанн, Ригль и Краус. Кроме знания синтаксиса, упражнения в области перевода учили говорить экспромтом, что требует умения мгновенно преобразовывать мысли в слова. Как политические речи, так и университетские лекции изобиловали ссылками на греческих и римских авторов, способствуя развитию в каждом студенте ощущения, что он участвует в процессе, начатом тысячелетия назад мудрецами, которым в настоящее время нет равных.
Преподававшие в начальных школах даже после 1918 года католические священники предпочитали следовать сложившимся традициям. Отцы-пиаристы, члены учительского ордена, учрежденного в 1597 году, следуя богемскому иосифизму, обучали евреев, не пытаясь обратить при этом их в свою веру. Жившие в Праге еврейские семьи предпочитали начальные школы под руководством пиаристов, поскольку там было превосходное обучение; в числе их учеников были в свое время Эгон Эрвин Киш и Ганс Кон. Как и многих других евреев, Артура Шницлера тоже привлекали учителя-священники, и даже Фрейд, который не одобрял клерикализма в образовании, признался, что, [97] будучи студентом, испытывал по отношению к своим учителям сыновнюю преданность. В либеральную эру Ауэршперга евреев в гимназии обучали, сообразуясь с их религией, но результаты были скорее малоэффективными. В середине 80-х годов XIX века рейхсрат издал закон, требующий, чтобы директор школы придерживался той же веры, что и большинство студентов, что не позволяло евреям занимать этот пост. Хотя персонам «мозаичного происхождения», таким, например, как Вильгельм Иерусалем, была разрешена преподавательская деятельность, они не могли рассчитывать на продвижение по службе.
Фридрих Йодль
Дисциплина в гимназии была строгая, и ученики жили под страхом провала на экзаменах. В «Толковании сновидений» Фрейд исследовал то, что он назвал экзаменационными снами и снами об аттестате зрелости. В таких снах, спустя годы, взрослый человек видит, как он проваливается на экзаменах на аттестат зрелости — обычно по предмету, в котором он был наиболее силен. Переживая возбуждение, которое он испытал перед dies irae (день гнева — нем,), спящий, утверждал Фрейд, проникался уверенностью и радовался тому, что в иерархическом обществе сдача экзамена на аттестат зрелости означала путь к успеху. Устный экзамен на аттестат зрелости также приучал студентов без затруднения выступать перед старшими, вырабатывая навыки, необходимые любому профессионалу, имеющему дело с чиновниками и коллегами. Хотя гимназия много давала тем, кто ее окончил, после 1880 года она уже не отвечала потребностям империи. Фридрих Йодль жаловался, что никто из студентов университета не мог читать по-английски и по-французски, и сетовал, что после шести лет изучения греческого труды историка Фукидида оставались непрочитанными. Юристы, читавшие немецкие и латинские стихи, были плохо подготовлены для управления Богемией или Карниолой, так как отказывались учить чешский язык; классы гимназий для говорящих на немецком языке в Богемии находились в плену предрассудков. В венгерских же [98] гимназиях требовали совершенного владения венгерским языком, исключая, таким образом, возможность поступления туда кого-либо, кроме горстки подданных Венгрии. К 1918 году в Словакии и Трансильвании к среднему классу принадлежали только венгры и немцы.
Как только студент поступал в университет, он имел право на привилегии. Так, после 1870 года для него сокращался срок военной службы, и к тому же он мог претендовать на более высокие посты на государственной службе. В отличие от университетских профессоров, личных слуг императора, который мог наложить вето на любое их назначение. Министерство образования также сохраняло контроль над факультетскими назначениями, там процветал протекционизм. Хьюстон Стюарт Чемберлен как-то рассказал об одном химике из Венского университета, который посоветовал ему жениться на дочери профессора, а лучше надворного советника, чтобы преуспеть в жизни. Безуспешно прождав несколько лет, сам он поступил именно таким образом и через три месяца получил профессорскую должность. Наиболее известный случай такого рода относится к действиям, которые предпринял Фрейд для получения должности экстраординарного профессора — куда более престижной, чем ординарный профессор, которым Фрейд так и не стал. Если ординарного профессора по привилегиям можно было сравнить со скромным столоначальником, то экстраординарный считался преподавателем с хорошим положением. В случае с Фрейдом три года ходатайств ничего не дали; и даже особая просьба Элизы Гомперц, жены известного философа Теодора Гомперца, тоже ни к чему не привела. Однако в начале 1902 года еще одна пациентка Фрейда, баронесса Мария Ферстель, пообещала министру образования Вильгельму фон Хартелю преподнести картину для Современной галереи, которую тот планировал открыть в 1903 году, и несколько недель спустя Фрейд получил должность профессора, хотя обещанная картина — «Развалины замка» Бёклина — так и не была подарена.
[99] Таким образом, мы видим, что существовали разные способы добиваться должностей на факультетах, особенно в Вене, Граце и Праге. При этом особо почетным считалось положение ученого, независимо от того, был он евреем или нет, если он удостаивался пожизненной должности в верхней палате парламента. Эта честь была оказана учителю Фрейда Эрнсту Брюкке и специалисту в области физиологии растений, наставнику Чемберлена Юлиусу фон Виснеру. В 1901 году Эрнст Мах, также удостоенный этой чести, отклонил столь почетный титул на том основании, что это неприлично для человека науки.
Стоит также отметить, что самым претенциозным собранием среди имперских учреждений была Академия наук, основанная в 1847 году при поддержке Меттерниха. В Академии, состоящей из двух отделений — историко-философского и естественно-математического, была тенденция отдавать предпочтение, по крайней мере в области гуманитарных наук, скорее бидермейерскому подходу к науке, чем исследованиям, прокладывающим путь новому. При настороженном отношении обоих ее отделений к новизне, Академия чаще всего отказывала в членстве сторонникам всего нового, в то время как некоторых ничтожеств в ней окружали большим почетом.
Что же касается университетских профессоров экономики и права, то они были в основном высокопоставленными чиновниками и часто занимались журналистикой. В качестве чиновников профессора, прежде всего, руководили экзаменами на получение докторской степени, подтверждающей готовность претендента занять пост профессора. Испытание состояло из устного экзамена, на котором четыре профессора опрашивали кандидата каждый по 15 минут. Этого экзамена боялись больше, чем экзамена на аттестат зрелости. Эрнст Лотар вспоминал о сарказме Эдмунда Бернатцика, профессора конституционного права в Вене, сказавшего по этому поводу сыну наместника Кильманзегга: «Я не могу помешать вам стать [100] наместником, но могу отсрочить это» (Ernst Lothar, Das Wunder des Ь beHebens: Ennnerungen und Ergebnisse (Vienna, 1961), p. 22). Известен случай, когда не ответивший на первый вопрос студент сказал собравшемуся уходить Бернатцику: «Я оплатил все 15 минут экзамена», после чего профессор вернулся на свое место, а через 15 минут встал со словами: «Спасибо, господин кандидат. Ваши 15 минут молчания истекли до последней секунды» (Там же). А с Оскаром Краусом произошел такой случай: декан юридического факультета в Праге отказался пропустить его документы на доцентскую должность, и когда один из профессоров запротестовал, декан потребовал от него выбирать между ним и Краусом. Позднее философский факультет особым распоряжением все же присвоил Краусу звание доцента.
Распорядок дня в Венском университете был таков, что добросовестным студентам приходилось туго. Например, в 1900 году лекции начинались в 7 утра, а однажды лекция началась даже в 6 утра и занятия продолжались до 8 вечера. Для тех студентов, которые были вынуждены зарабатывать на жизнь, день был слишком изнурителен, что исключало их участие в студенческих клубах. Бедные студенты из сельской местности подвергались обструкции, которую Якоб Юлиус Давид описал в романе «Умереть в пути» (Берлин, 1900). Иностранных студентов приезжало в Вену очень мало, в основном они изучали медицину и экономику. Женщины получили право поступать на философский факультет Венского университета только в 1897 году. Через три года, несмотря на сопротивление всего университета, женщинам было разрешено учиться и на медицинском факультете, после того как император издал декрет, согласно которому мусульманки из Боснии должны были пользоваться услугами женщин-врачей. Сопротивляясь этому нововведению, декан факультета тем не менее сказал одному из своих сторонников, уроженцу [101] Венгрии анатому Эмилю Цукеркандлю (1849–1910), что ему лучше других известно, что женский мозг развит значительно хуже мужского.
Ниже еще пойдет речь о медицинском факультете, поэтому упомяну в этой связи лишь об определенной установке, преобладавшей на факультете около 1850 года и известной как терапевтический нигилизм. В медицине этот термин означает отказ назначать лекарства из страха прослыть шарлатаном. Пассивная терапия, которая возникла около 1800 года, процветала в Вене вплоть до 1870 года и, несмотря на серьезную оппозицию, никогда не исчезала. Между тем терапевтический нигилизм исходил из того, что на первое место следует ставить целительные силы природы. Однако в своем крайнем проявлении он постепенно превратился в доктрину, поощрявшую небрежное отношение к пациентам и безразличие к человеческой жизни. Вне стен медицинского факультета убеждение, что ни одно средство не может облегчить страдания или побороть болезнь, заразило в свое время даже таких мыслителей, как Карл Краус, Отто Вейнингер и Альберт Эйнштейн. Они были носителями терапевтического нигилизма как основного направления венской мысли еще долго после того, как оно исчезло из стен факультета.
Члены студенческого братства (карикатура Фрица Шоенпфлюга)
В 1884 году Венский университет переехал в массивное здание в стиле неоренессанса на Рингштрассе, рядом с городской ратушей и недалеко от парламента. Такое соседство напоминало студентам, что они входят составной частью в культурный комплекс, который буржуазная Вена возвела после 1860 года во славу искусства и учености. Близость к парламентским зданиям побуждала студентов устраивать все более бурные политические демонстрации, как, например, в 1897 и 1905 годах, когда студенты-антисемиты буйствовали, пытаясь преградить дорогу в университет еврейским студентам. Центрами студенческой политики были при этом клубы и студенческие корпорации, члены которых после 1870 года стали практиковать дуэли на шпагах. В отличие от военных дуэлей на пистолетах, [102] студенты-фехтовалыцики надевали маски и тяжелые защитные жилеты и их поединки чести всегда имели политический подтекст. После 1870 года те, кто симпатизировал немецким националистам, старались популяризовать эти дуэли в Праге и в Вене как символ симпатии к Германской империи. Еврейское братство, основанное в Вене в 1882 году, со своей стороны признало в 1888 году дуэль как средство защиты чести евреев от немцев, бросающих им вызов. Античешские настроения германские националисты выражали обычно пением «Стража на Рейне» во время лекций историка искусства Франца Викхофа, чтобы запугать его ассистента чеха Макса Дворжака. Несмотря на неподобающие действия членов студенческих корпораций, они служили одновременно для «выпускания пара», когда устраивались пьяные кутежи в обществе «сладких девочек». Артур Кёстлер впоследствии писал, что студенческие клубы оказывали цивилизующее влияние в годы их «эмоциональной тошноты»: в стране, изобилующей различными табу, они ослабляли «напряжение традиционной тоски по грязи» интеллектуальных снобов (Arthur Koestler, Arrow in the Blue: An Autobiography (New York, 1952), p. 59). В то время как девушки страдали от неравноправного положения полов, у мужчин дело обстояло иначе; благодаря дружественной атмосфере пирушек, студентам и молодым преподавателям в то время было легче переносить гнет авторитарных профессоров и чиновников. Тем, кому посчастливилось иметь хотя бы скромный доход, студенческие годы могли запомниться как некая идиллия в обществе, где в иных сферах жизни все запрещалось.
Лудо Мориц Гартман (1900)
Поскольку к 1910 году в Венский университет было принято только 6000 студентов и половина из них — на юридический факультет, работники образования, вдохновляемые общественностью, предприняли инициативу организовать обучение взрослых. Вдохновителем Движения за народное образование был доцент истории [103] древнего мира Лудо Мориц Гартман (1865–1924), еврей без высшего образования, отец которого был поэтом. Студент Теодор Моммзен помог младшему Гартману в 1900 году основать Венский Народный дом, где устраивались вечерние курсы для рабочих. В эти же годы еврейский журналист Мориц Шепс начал издавать еженедельный журнал «Знания для всех», в котором рассказывалось о достижениях науки в форме, доступной для рабочего люда. В 1897 году провинция Нижняя Австрия основала в Вене центр образования для взрослых «Урания». Поддерживаемые такими профессорами, как Фридрих Йодль, эти учреждения, которыми после 1918 года управлял социалистический городской совет, превратили Вену в лидера в области народного образования.
Хотя все университеты империи занимались научными исследованиями, империя Габсбургов поставила незавидный рекорд по числу непризнанных одаренных изобретателей. Выше уже говорилось об изобретателях эпохи бидермейера Иосифе Ресселе и Иосифе Мадершпергере, чьи изобретения не нашли должной поддержки (Справедливости ради стоит отметить, что Иосиф Рессель построил первый в мире винтовой пароход «Чивета» и испытывал его в Триесте, куда был специально переведен на службу. После взрыва котла работы были остановлены, а свой патент на винт Рессель продал во Францию. Иосиф Мадершпергер, не имея денег на организацию производства изобретенной им швейной машинки, продал модель Политехническому институту, а в 1841 г. получил бронзовую медаль от Австрийской Бизнес Ассоциации — прим. Адаменко Д.В.). В 1870 году Георг Мендель отказался от споров с противостоящим ему по взглядам неким швейцарским ботаником. Еще одним замечательным новатором, величайшее открытие которого осталось неиспользованным, был немецкий еврей Зигфрид Маркус (1831–1898), который с 1852 года держал в Вене механическую мастерскую. В 1864 году он построил автомобиль с двигателем внутреннего сгорания, снабженным электрическим зажиганием и водяным охлаждением, а в 1875-м усовершенствовал его, оснастив гидравлическими тормозами. Хотя этот, во всем остальном успешный, изобретатель проехал на автомобиле по улицам Вены, он не смог никого убедить, что это величайшее детище его ума (В действительности Маркус долгое время считался изобретателем автомобиля. Его памяти помешала национальность — он был евреем. Поэтому согласно директиве Министерства пропаганды нацистской Германии его имя в энциклопедиях было заменено на Даймлера и Бенца. Кстати, он был изобретателем еще одного приспособления, которое до сих пор используется — «взрывной машинки», дистанционного электрического проводного взрывателя — прим. Адаменко Д.В.). Уроженец России Вильгельм Кресс (1836–1913), работавший в Вене с 1873, подошел близко к запуску первого воздухоплавательного аппарата с двигателем; в 1901 году его «летающий дракон» не смог взлететь только [104] потому, что для слишком тяжелого аппарата не было достаточной длины разбега (На самом деле двигатель, изготовленный по специальному заказу на предприятии «Даймлер», оказался двое тяжелее расчетного. Поэтому при очередной попытке взлететь с поверхности озера (sic! Ни о какой «достаточной длине разбега» речь не может идти!) конструкция разрушилась — прим. Адаменко Д.В.).
Несмотря на бюрократическую инерцию, после 1850 года в империи Габсбургов рождалось огромное количество новых идей в технике и медицине, не меньше, чем в гуманитарных науках и социальной теории. Австрийские изобретатели продемонстрировали ту же живость ума и упорство, которые были характерны для таких пионеров современного мировоззрения, как Эрнст Мах, Эдмунд Гуссерль, Зигмунд Фрейд, Отто Нейрат и Людвиг Витгенштейн. Как и многие другие, борясь против отживших свой век идей, они опирались на достижения античной классической мысли. Благодаря тому, что их учителя — священники и евреи, филологи и историки — представляли разные сферы жизни и области знания, они могли подняться до такой степени интеллектуальности, которая позволяла самым одаренным из них постичь смысл той безумной пьесы, которую разыгрывало у них на глазах мироздание. Именно потому, что австрийское образование следовало лучшему, что было накоплено веками, его питомцы смогли преодолеть инерцию сложившихся традиций.
Уильям М. Джонстон. Австрийский Ренессанс: Интеллектуальная и социальная история Австро-Венгрии 1848–1938 гг. — M.: Московская школа политических исследований, 2004. — С. 80. (перевод с издания: William M. Johnston. The Austrian Mind. An Intellectual and Social History 1848-1938. — University of California Press, Berkeley. Los Angeles. London. 1972.)
Некоторые спорные утверждения автора, весьма вольное обращение с фактами и, соответственно, неправильно сделанные из них выводы заставили нас опубликовать цитаты из статьи Андрея Костина «Униформа и традиции студенческих братств Германии».