В 1917-1918 гг. поток новой, далеко не свободной от тенденциозности информации не слишком исказил сложившийся в Северной Америке десятилетиями образ Монархии Габсбургов. В Соединенных Штатах еще жива была память о триумфальном турне по городам США вождя венгерской революции Лайоша Кошута в 1850-х годах. А главное, Америка не имела никаких оснований питать враждебные чувства к Австро-Венгрии, которая ни чем не угрожала ни ее торговым интересам в Европе, ни морским коммуникациям США. Именно поэтому, начав 6 апреля 1917 г. войну с Германией, правительство Вильсона воздержалось от объявления войны главному германскому союзнику. Более того, демонстрируя принципиально иной подход к первому и главному союзнику Германии, Вильсон заявил, выступая перед конгрессом США: “Мы должны непосредственно объявить, что мы не желаем ослабить или трансформировать Австро-Венгерскую монархию”.
Понадобилось целых восемь месяцев, чтобы США решились под большим давлением европейских союзников объявить 7 декабря 1917 г. войну Монархии. Особую настойчивость при этом проявили, естественно, итальянцы. Наступившее между США и Австро-Венгрией формальное в сущности состояние войны не помешало Вене и Вашингтону поддерживать почти нормальные отношения, свободные от предубеждений, истерии и враждебности, свойственные взаимоотношениям США и Германии. Президентским посланием от 8 января 1918 г. Соединенные Штаты официально подтвердили свое желание видеть Дунайскую монархию после окончания европейской войны в целости и сохранности. О своей твердой решимости принять самое активное участие в достижении мира в Европе, в определении судеб народов Средней Европы в том числе, США во всеуслышание заявили в обнародованных 8 января 1918 г. “14 пунктах” президента Вильсона, 10 пункт которых гласил: “Народам Австро-Венгрии, чье место среди других наций мы хотели бы видеть гарантированным, должна быть предоставлена возможность для автономного развития”. Тем самым Соединенные Штаты провозгласили одной из целей своей европейской политики сохранение многонациональной Австро-Венгерской империи.
Комментируя этот пункт, государственный секретарь Роберт Лансинг писал: “Президент руководствовался намерением сохранить в целости дуалистическую Монархию”. Чарльз Сеймур, позднее президент Иельского университета, подтверждая эту мысль, писал: президент, подобно другим ведущим государственным деятелям Западной Европы, “считал необходимым политическое единство народов Австро-Венгрии, полагая, что Монархия Габсбургов могла бы стать позитивным фактором для Европы, если бы освободилась от германского господства”. Все это верно, но лишь отчасти. Новейшие исследования показывают: вовсе не сохранностью Монархии был озабочен в 1917 г. Вильсон, а скорее реализацией своей идеи “нового порядка” на европейском континенте, нового либерального порядка, который должен был прийти на смену авторитарным, по его определению, режимам Германии и Австро-Венгрии. Для президента не имело принципиального значения расчленение многонациональной империи с последующей дезинтеграцией среднеевропейского пространства путем предоставления угнетенным народам права на самоопределение. Победа Февральской революции лишь укрепила Вильсона в его представлениях о будущности Европы.
В начале февраля 1917 г. в швейцарской столице произошла встреча двух интернационально известных ученых – профессора международного права Венского университета Хайнриха Ламмаша и американца Дэвида Геррона, личных представителей короля-императора и президента, соответственно. Оба пользовались полным доверием своих потентатов. Американец был доверенным лицом также и госсекретаря Лансинга, чего нельзя сказать о его австрийском партнере. Чернин, превыше всего ставивший сохранение лояльности по отношению к Берлину, следил за “партизанской акцией” своего повелителя и его эмиссара сдержанно. Ни сепаратные переговоры, ни тем более сепаратный мир в обход германского союзника министра не устраивали. Чернин мечтал фактически о “германском мире”, а не “договорном” или компромиссном, о котором так много и многоречиво толковали в ту пору политики по обе стороны фронтов. В то же время Чернин сознавал, сколь тяжким грузом лежит на имидже Монархии клеймо верного союзника кайзеровской Германии. Выступая на заседании австрийского кабинета 16 апреля 1917 г., он говорил:
“Мы должны переломить впечатление, что Австрия во всем зависима от Германской империи, поскольку великая война превратилась в крестовый поход всего мира против Германии! Так как война подходит к концу, мы не можем позволить, чтобы нас считали просто немецким вассалом”.
Иных позиций придерживался молодой император. В нем еще жива была старинная габсбургская неприязнь к чопорной Пруссии и прусско-юнкерскому милитаризму.
Начало между тем было обнадеживающим. Отчет о бернских беседах, сделанный профессором лично на аудиенции 14 февраля в Хофбурге, привел монарха в состояние крайнего воодушевления. Лансинг намекал даже насчет финансовой помощи, если император-король опубликует манифест о предоставлении автономии народам Монархии и о необходимости освобождения Бельгии от германской оккупации. Воспользовавшись посредничеством короля Испании Альфонса XIII, король-император направил в Вашингтон послание, в котором сообщил о своем согласии принять “14 пунктов” с незначительными поправками.
Тем же путем 8 марта поступило ответное послание Вильсона, которое, однако, в Вене было встречено с некоторым разочарованием. Президент хотел узнать, какие меры намерен предпринять император для удовлетворения “национальных аспираций славянских народов”, живущих в империи и поддерживающих тесные связи с соседними славянскими странами, каковы “совершенно конкретно те уступки”, которые он готов сделать Италии, что должно предпринять для прекращения “беспорядков на Балканах” и для устранения соперничества между балканскими государствами. В середине марта в Вене был даже подготовлен соответствующий ответ, но он не дошел до президента из-за несовершенства испанского посредничества. На этом контакты и оборвались, Во всяком случае, имеется достаточно оснований говорить о сближении позиций Австро-Венгрии и США уже после объявления состояния войны между ними.
В ходе швейцарских встреч Ламмаш разъяснил Геррону, что американцы не должны верить Чернину, что доверия заслуживает только Его апостолическое Величество король-император Карл I, который готов расстаться с Германией, если та не пожелает подписать мир на основе программы президента США. Чернин, узнав некоторые детали этих переговоров, через своего посла при испанском дворе попросил Альфонса передать от имени Карла (?!) президенту послание, в котором категорически опровергались разговоры об австро-венгерском сепаратном мире. Так дружными усилиями обоих придворных удалось весьма успешно запутать всех, кого только возможно было запутать – американцев, англичан, испанцев и себя тоже, не говоря уже о союзниках-германцах.
Но история имела продолжение. Испанский король передал по телеграфу императору содержание беседы своего посла с Вильсоном, во время которой последний сказал, что ему показалось несколько “неясным” послание императора. Президент добавил с явным недовольством, что он принципиальный противник всяких тайных переговоров и секретных соглашений. Но на открытый и прямой разговор ни Чернин, ни его высочайший повелитель не были способны в принципе.
В апреле 1918 г. разногласия между императором и министром иностранных дел зашли так далеко, что в кулуарах пошли разговоры об отречении Карла и учреждении регентства во главе с популярным эрцгерцогом Евгением. В этой комбинации Чернин видел себя в роли диктатора. Состоявшийся 14 апреля коронный совет под председательством Карла показал, что желающих поддержать авантюрные проекты министра немного. Некоторое время Чернин носился с мыслью о самоубийстве, но предпочел подать 18 апреля прошение об отставке. В преемники прочили опытного посла в Стамбуле маркграфа Яноша Паллавичини. Вопрос, однако, решался в Будапеште. Тиса с венгерским премьером Ш. Векерле договорились вновь посадить на министерское кресло Буриана. После покаянной поездки Карла в германскую ставку в Спа в мае 1918 г. с Бурианом Запад осознал безнадежность усилий по нейтрализации Австро-Венгрии, что стало поворотным рубежом в отношениях к ней Антанты.
После этого Вильсону, как и Ллойд Джорджу, не говоря уже о Клемансо и Пуанкаре, ничего другого не оставалось делать, как поверить декларативным утверждениям главы Чехословацкого национального совета в эмиграции Томаша Масарика и компании, что новые малые суверенные государства успешнее, чем Монархия Габсбургов, выступят в качестве барьера против милитаристской Германии и коммунистической России. Трагический опыт европейской истории последовавших десятилетий более чем наглядно доказал прямо противоположное – новые государства не смогли противостоять ни немецко-фашистской агрессии, ни советско-русскому коммунизму, все они стали легкой добычей сначала коричневого тоталитаризма, а затем красного.
К лету 1918 г., однако, курс Антанты на разрушение империи, уже самоочевидно переставшей быть европейской необходимостью, определился вполне. Все большую популярность в странах Антанты приобретал лозунг-клич бывшего профессора Венского университета Масарика “Уничтожьте Австро-Венгрию!”. В публицистике и документах держав Антанты все чаще стали мелькать совершенно новые, непривычные термины – “чехо-словак”, “чехо-словацкий”, а также “югослав”, “югославский”.
28 июня 1918 г. США публично декларировали необходимость освобождения всех славянских народов от германского и австрийского господства, перечеркивая тем самым спасительный для Монархии 10 пункт Вильсона. На следующий день Франция объявила о признании Чехословацкого национального совета в качестве представителя “чехословацкой нации”.