Конфликт между Австро-Венгрией и Сербией из-за убийства сербским террористом 28 июня 1914 г. эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги вышел за локально-региональные рамки вследствие вмешательства России, что и вызвало цепную реакцию интервенций – Германии, Франции, Англии и других стран. Так начиналось первое в истории человечества всеобщее побоище, получившее название первой мировой войны.
Сербско-австро-венгерский конфликт, ставший увертюрой мирового пожара, не был случайным обострением отношений двух стран в результате сараевского покушения. Вооруженный конфликт между соседями надвигался последовательно и неуклонно. Пожар мог вспыхнуть, по крайней мере, трижды на протяжении четырех предшествовавших 1-ому августу лет: в 1908-1909 гг., во время боснийского кризиса; в ходе Первой Балканской войны в 1912 г.; в 1913 г., во Вторую Балканскую войну, когда армия Сербии неудержимо рвалась к адриатическому побережью Албании, чего Монархия не желала и не могла допустить никак. Постепенно, начиная с 1908 г., если не с 1906 г., когда империя, наложив вето на ввоз скота из Сербии, спровоцировала так называемую свиную войну, обстановка накалялась неуклонно.
Перед самой войной, в конце января 1914 г., еще до Сараево, Россия заключила формальный союз с Сербией, полагая тем самым, что укрепляет русские позиции на Балканах. На самом деле русско-сербское соглашение о военно-политическом сотрудничестве крайне обострило обстановку в Юго-Восточной Европе. Вена и Будапешт расценили его как шаг к окружению Австро-Венгрии. В Петербург приехали сербский премьер Никола Пашич и наследник Александр. Визит нарочито был обставлен с большой помпой: пышные приемы, встречи на высочайшем уровне, балы, охоты, молебны… Все было бы ничего, если бы демонстрация дружбы Петербурга и Белграда, явно адресованная Вене, не сопровождалась обещанием царя оказать Сербии “всемерную военную помощь” и даже любую “поддержку, которая ей понадобится”. Гости, в свою очередь, взяли на себя обязательство координировать свои военные планы с русским генштабом.
В марте-мае прошло конкретное согласование предстоящих операций против Австро-Венгрии. Такое же согласование будущих военных действий имело место и с Черногорией. Спустя полгода царское правительство, не завершив программу подготовки к войне, бросилось на защиту своего сербско-православного протеже, зная заранее, что Германия не допустит разгрома русскими своей союзницы Австрии. Итак, Россия “вступилась” за Сербию, формально и фактически. Если сбросить это со счета, то со стороны России остается один единственный побудительный мотив к участию в этой войне – голый империалистический интерес. Сюда, разумеется, включаются и ее обязательства перед западными союзниками. Но эти последние едва ли поддаются квалификации как “национальный интерес”.
Так называемые союзнические обязательства никогда не становятся casus belli немедленно, автоматически. Обычно этому предшествуют серьезные размышления, обстоятельный анализ шансов, переговоры, наконец. Италия и Румыния, исходя из собственных интересов, вообще отказались от своих договорных обязательств перед Центральными державами, выступив на стороне Антанты, и выторговали у нее солидное вознаграждение. Если бы так же пеклись о национальных интересах России царские министры и генералы во главе с самим помазанником…
В первые же дни войны в связи с вторжением русских войск в Галицию устами великого князя Николая Николаевича Россия во всеуслышание предъявила притязания на австро-венгерские территории. Но это был скорее рассчитанный на публику пропагандистский жест, сделанный после того, как остановить войну уже не было никакой возможности и практически потеряли силу все казавшиеся нерушимыми обязательства, прочно связывавшие трех держав-участниц бесконечных разделов Польши, начиная с 1772 г.
Манифест главнокомандующего Николая Николаевича звучал торжественно, патетично и… архаично:
“Достояние Владимира святого, земля Ярослава Осмомысла и князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузит стяг единой, неразделимой и великой России. Да свершиться… дело великих собирателей земли Русской. Да поможет Господь завершить дело Великого князя Ивана Калиты“.
Так или иначе “собственный интерес”, трезвый расчет и рациональный подход были более очевидны в действиях Англии и Франции, имевших все основания добиваться сокрушения германского соперника, чем в политике российского самодержавия, импульсивной, иррациональной, нерасчетливой и не до конца продуманной в том, что касается перспектив и последствий большой войны для России в целом, царского режима в частности. Придерживаясь тезиса о защите младшего славянского брата, мы должны прийти к неисторическому, абсурдному даже выводу о зависимости великой державы от капризов малой страны. Проще говоря, признаться в том, что Россию в войну вовлекла Сербия, что, конечно же, не выдерживает критики при рассмотрении всех причинно-следственных связей июльского кризиса в комплексе, даже с учетом теснейшего сближения России с обоими славянскими государствами западных Балкан. Напомним некоторые факты, непосредственно предшествовавшие Сараевскому кризису.
Австро-Венгрия сделала все, чтобы обострить обстановку. В силу ряда причин, в том числе и внутриполитических, начиная с 1908 г. Монархия вела на Балканах экспансионистскую, империалистическую политику. Но нельзя пренебрегать действиями и другой стороны. В 1908-1914 гг. Сербия постоянно провоцировала своего северного соседа. Судебные процессы, проведенные самими сербскими властями над участниками покушения уже в ходе войны (Салоникский процесс 1917 г.), а также фактическое принятие правительством Сербии большинства условий ультиматума, за исключением одного пункта, подтверждают причастность к террористическому акту легальных и полулегальных сербских организаций и терпимое, по меньшей мере, отношение к их деятельности официального Белграда. Однако установить прямое участие сербских властей в подготовке и осуществлении теракта австро-венгерскому руководству так и не удалось, несмотря на все его усилия (Специальный представитель Австро-Венгрии, посланный в Сербию собрать доказательства, бывший прокурор советник Фридрих Вичер, телеграфно доносил в Вену: “Доказать и даже подозревать сербское правительство в том, что оно было осведомлено о покушении, либо участвовало в его осуществлении, подготовке и в предоставлении оружия, невозможно”. Однако далее со ссылкой на показания обвиняемых в телеграмме указывалось: решение о покушении было принято в Белграде, что в подготовке его участвовали государственные чиновники, а бомбы были получены в Крагуеваце из арсенала сербской армии. По австрийцу не удалось точно установить, было ли получено оружие непосредственно перед покушением.). Но отсутствие доказательств не смутило венских ястребов.
В исторической литературе, в особенности советско-русской, постоянно говорится об агрессивных замыслах начальника генерального штаба Австро-Венгрии генерала Конрада фон Хетцендорфа по отношению к Сербии, но почти никогда о подобных же намерениях со стороны Сербии. То, что сумасбродные идеи Конрада о превентивном ударе по Сербии и Италии неизменно отклонялись министром иностранных дел графом Л. Берхтольдом, эрцгерцогом и самим императором, обходится молчанием. Одним из немногих, кто внес ясность в вопрос, был Ю.А. Писарев, искренно любивший сербов и других югославян, его нельзя подозревать в антисербских настроениях. Касаясь положения на Балканах после Бухарестского мира 1913 г., он прямо указывает, что “военные круги Сербии призывали к походу на Австро-Венгрию” (Писарев Ю.А. Великие державы и Балканы накануне первой мировой войны. М., 1985. с. 177.).
Из этого не следует, что автор пытается обелить поведение Монархии во время июльского 1914 г. кризиса, презреть ее долю тяжелой ответственности за развязывание войны. Сербия, безусловно, представляла определенную угрозу Австро-Венгрии, ее территориальной целостности и сохранности. Однако ее правители, как полагает известная американская исследовательница Барбара Джелавич, “переоценили сербскую угрозу своей внешней и внутренней безопасности”.
К тому же в австрийских верхах почти всеобщим было убеждение, что и внутреннюю югославянскую проблему Монархии без устранения внешней угрозы, исходящей от Сербии и Черногории, не решить. Австрийский премьер граф Карл Штюргк был убежден, что связь между славянами Монархии и славянами зарубежья может быть разорвана только войной. В Вене же власть имущие решили, что война является единственным средством спасения Австрии.
В превентивной войне против Сербии правящие круги империи видели единственную защиту от подрывной деятельности ее агентов в Боснии и Герцеговине. Линейный образ мышления великодержавного высокомерия не оставлял места для поисков разумной альтернативы. Никому в обеих имперских столицах не пришла в голову простая мысль о том, что устранить сербскую угрозу возможно и без рискованных авантюрных действий – конструктивной внутренней политикой и федеративной реструктуризацией имперского устройства. Умудренный более чем полувековым опытом царствования венценосный старец терпеливо и умело гасил боевой дух своих не в меру ретивых советников вроде генерала Конрада. И лишь в 1912 г., когда черногорцы захватили турецкий Ускюб (ныне Скутари), высказался за войну, но как-то неопределенно: “Если она обязательно необходима”.
Крупнейший стратегический просчет Франца Иосифа и его советников состоял в том, что вся военно-политическая концепция строилась на убежденности, что в случае нападения на Сербию Россия не обязательно вмешается в конфликт, а если это и случится, то Англия ее не поддержит, ибо англичане боятся российской экспансии и будут приветствовать неудачу русских. В отличие от безответственного российского руководства Австро-Венгрия, несмотря на безусловную поддержку могущественного германского союзника, отчетливо сознавала грозную опасность для самого существования Монархии вооруженного конфликта с северным соседом. “По всему видно, – писал 3 августа 1914 г. российский посол в Вене Н.Н. Шебеко, – что здесь войны с нами не хотели и очень ее боятся”.
<По тем же престижным соображениям царь и его окружение считали, что международный авторитет России пострадает, если вторично допустить унижение своего белградского союзника. Вопрос в том, было ли в национальных интересах России совлечь себя в авантюру с далеко неясным исходом ради спасения Сербии от унижения? Согласованного ответа пока нет!
Одинокие взвешенные оценки не были услышаны обитателями Царского Села. Так, посланник в Цетинье А.А. Гире в записке, озаглавленной “Австро-Венгрия, Балканы и Турция. Задачи войны и мира”, составленной после Второй Балканской войны и опубликованной после Февральской революции в Петрограде в 1917 г., предложил отказаться от односторонней поддержки авантюрного курса правителей Сербии и, в частности, планов присоединения к ней населенных югославянами территорий Монархии. Русский дипломат еще в 1913 г. прозорливо предсказал, что “Великая Сербия” рано или поздно отойдет от России. Гире, считавший до этого главной задачей балканской политики России борьбу против Монархии, анализируя опыт последних лет, высказался за коренной поворот курса от конфронтации с Австро-Венгрией к сотрудничеству с ней в “духе Мюрцштега”, призвал к согласованию интересов обеих держав вплоть до раздела сфер влияния на Балканах.
Вена и Берлин в том же 1913 г. трижды предлагали Петербургу вернуться к духу Мюрцштега и возродить союз трех императоров, преследуя цель оторвать Россию от Франции и Англии. А что принесло империи Романовых “сердечное согласие”, т.е. военное-политический союз с Антантой: море крови ради чужих интересов, в котором захлебнулась историческая империя, и рабоче-крестьянскую власть советов, молниеносно переродившуюся в тоталитарную диктатуру русско-коммунистического типа.
Гире, как и многие другие дальновидные европейские политики, считал сохранение Австро-Венгрии в интересах России. Противоположную позицию занимал российский посланник в Белграде Н.Г. Гартвиг, считавший, что именно Сербия является надежной опорой России на полуострове. Такого же мнения придерживался влиятельный дипломат А.П. Извольский, посол в Париже, бывший министр иностранных дел.
Империалистическая борьба за сферы влияния на Балканах, где непосредственно сталкивались интересы России и Австро-Венгрии, сыграла роковую роль в судьбах обеих империй. В этом соперничестве на карту были поставлены жизненные интересы не России, а Монархии, для которой речь шла о целостности и самом ее существовании. В то же время в России основным противником в надвигавшемся конфликте видели не Германию, а империю Габсбургов, против которой и намечалось нанести главный удар. Россия вступила в войну, хотя ей нужно было еще три года на завершение программы вооружений, чтобы отвести австро-венгерский удар от Сербии. Это было, несомненно, очень благородно. Но было ли вступление России в войну во имя сербских интересов актом самозащиты или отстаивания так называемых русских “национальных интересов”?
Легче ответить на этот вопрос в отношении сербско-австро-венгерского конфликта, в котором национальный интерес присутствовал, безусловно, для Сербии. Но в известной мере также и для Австро-Венгрии, если иметь в виду наличие угрозы ее целости и сохранности. Британский знаток австро-венгерской истории Фрэнсис Рой Бридж, автор солидной монографии о внешней политике Дунайской империи, анализируя ее политику накануне войны, утверждает: “В определенном смысле эта политика была дефензивной”. Монархия могла доказать свою жизнеспособность, заставив Белград подчиниться своей воле. Сербию надо было превратить в вассальное от Австро-Венгрии государство, как это было в 80-х годах XIXв. в. Историк полагает ошибочным мнение, согласно которому Монархия вынуждена была прибегнуть к войне как к единственному средству выхода ввиду неразрешимости проблемы национальностей. “Не внутреннее давление вызвало решение о войне, а внешняя угроза со стороны Сербии и косвенная со стороны России”, – пишет Бридж.
К войне правящие круги Монархии толкала навязчивая идея доказать таким неоригинальным способом жизнестойкость империи, что-де она сильна, полна жизненной энергии и устойчива. Это была реакция на кулуарные разговоры о слабости Австро-Венгрии и предстоящей ее дезинтеграции. Молва начала гулять по дипломатическим канцеляриям Европы еще в ходе двух балканских войн. Действительно, в ходе этих эпохальных событий австро-венгерская дипломатия, пассивная и безынициативная, ничем себя не проявила. Впервые за всю свою историю империя Габсбургов была вне сферы решения балканских дел. Соперница ее, Россия, одержала первую крупную победу, с лихвой перекрывшую боснийский успех Эренталя и смывшую горечь своего провала во время аннексионистского кризиса 1908-1909 гг. Необходимо отметить, что слишком часто соображениями престижа, а не холодным расчетом руководствовались не только правители Монархии и России, но, пожалуй, и остальных великих держав, за исключением невозмутимых сынов Альбиона. Что, вероятно, и сыграло не менее роковую роль в событиях, которые привели к первому мировому пожару 1914-1918 гг., чем прямые подстрекательские действия Вильгельмштрассе.
Австро-Венгрии принадлежит заглавная роль в печальном исходе июльского кризиса, а некоторые историки, в частности и те, у кого нет каких-либо причин быть пристрастными, и сегодня считают эту страну едва ли не единственной и главной виновницей войны. Для автора бесспорно одно, в правящих кругах Монархии была влиятельная и сильная группа государственных и военных деятелей, которая сознательно вела дело к войне, но не мировой или европейской, а локальной, против Сербии. Может быть, и против России, но ни в коем случае не против Запада, с которым Монархии и делить было нечего.
В 1913 г. генерал Конрад еще полагал, что расправа над Сербией обойдется без русского участия, но в 1914 г. он уже исходил из вероятности вмешательства России. Необходимо отметить, что и Сербия, “жертва” австро-венгерской агрессии, чье поведение во многом определялось уверенностью в русском прикрытии, никогда не замышляла зажечь мировой пожар: она тоже жаждала локальной войны. Но поскольку одолеть северного соседа для того, чтобы “воссоединиться” с боснийскими и другими сербами Австро-Венгрии, она не могла собственными силами никак, то в свою “маленькую” войну ей непременно было необходимо вовлечь славянского колосса. Объективно, ей такая война была больше необходима, чем Монархии, только военное поражение последней открывало шансы на присоединение к Сербии населенных сербами, хорватами, словенцами земель Венгрии и Австрии.
Войны с Россией в Вене боялись и не хотели, а войну с Сербией считали неминуемой. Несмотря на то, что на карту были поставлены жизненно важные национальные интересы только непосредственных участников конфликта Сербии и Монархии, венское правительство предполагало, что Россия может выступить в защиту малой славянской и православной страны. Так в июльские дни на мгновение дипломатия великой страны стала функцией небольшого королевства далеких Балкан.