Тема “Сараевский кризис и возникновение первой мировой войны” изучена историками разных стран так досконально, как никакая другая крупная историческая проблема (Литература по этой теме необозрима: Виноградов К.Б. Буржуазная историография первой мировой войны. Л., 1962; Полетика Н.П. Возникновение первой мировой войны. (Июльский кризис 1914 г.) М., 1964. За прошедшие после выхода этих работ десятилетия объем публикаций увеличился на порядок, если не больше, но не был историографически осмыслен). Между двумя мировыми войнами мировая историческая наука развивалась под знаком блоковых и национальных пристрастий, односторонне, в русле главным образом защиты и оправдания политики двух противостоявших военно-политических коалиций и ведущих мировых держав, ответственных за войну и в разной степени причастных к ее развязыванию. Эту порочную методологию удалось преодолеть в последние десятилетия. Настоящий историографический прорыв произошел после выхода в свет известной книги западногерманского историка Фрица Фишера “Griff nach der Weltmacht“. (Принятый у нас русский перевод названия этой эпохальной книги – “Схватка за мировое господство” – существенно ослабляет заложенный в самом названии немецкого оригинала смысл. Точнее и ближе к оригинальному смыслу было бы: “Замах на мировое господство”)
Итоги международной дискуссии историков – надо думать предварительные, – развернувшейся после выступления немецкого “возмутителя спокойствия”, получившие название “контроверзы Фишера”, были подведены уже во второй половине 1980-х годов, спустя два десятилетия после появления самой монографии.
В Австрии инициативу Фишера подхватили зальцбургский профессор Фриц Фельнер и ряд других авторитетных ученых, которым удалось добиться значительных исследовательских результатов в раскрытии подлинной подоплеки событий июля-августа 1914 г. Произошел принципиальный, важный и с точки зрения формирования “здорового”, свободного от общегерманской лояльности национального самосознания австрийских немцев разрыв с историографической традицией “оборончества” 1920-1950-х годов.
Международный резонанс получило небольшое, но очень важное документальное исследование Фельнера о миссии начальника канцелярии австро-венгерского министерства иностранных дел Александера Хойоша в Берлине 3 июля 1914 г. Этот человек, наряду с графом Я. Форгачом и бароном А. Мусулином, политическими руководителями внешнеполитического ведомства в Вене, деятельно трудился над тем, чтобы исключить мирное разрешение июльского кризиса.
Во второй половине XXв. в. национальными историческими школами различных стран и различных идеологических направлений существенно продвинуто изучение вопроса о происхождении войны, конкретного механизма ее развязывания. Существенно расширилась источниковая база проблемы, появились более или менее разумные концепции, главное достоинство которых состоит в преодолении синдрома узко-националистического недалекого подхода. Отрадно, что пионерами в этом благородном деле выступили историки Германии, России, США, Италии, Великобритании, Франции. Труднее, а в некоторых случаях даже болезненно, происходит этот процесс в исторической науке стран, где “национальные интересы” довлеют над научной беспристрастностью. Особую чувствительность их можно объяснить тем, что само появление новых государств, расширение других, прямо либо косвенно связано с войной и ее исходом. Вопрос о роли германской дипломатии в дни Июльского кризиса хорошо изучен в литературе, а после сенсационного выступления Фишера, можно сказать, все точки в этой истории поставлены. Его концепция, с предельной точностью выраженная в самом названии книги, была развита, дополнена и уточнена его бременским учеником Иммануилом Гайссом и восточноберлинским последователем Фрицем Клайном.
Однако доказательство полной и безусловной германской ответственности в развязывании войны все же некоторым образом как бы снимало часть ответственности за войну, лежащей на правителях Австро-Венгрии, оставляя в тени виновность последних. Такой подход объективно подтверждал концепции, рассматривавшие Дунайскую монархию простым сателлитом Германской империи, ее младшим партнером еще до начала войны. Против таких построений решительно выступают Ф. Фельнер, Р. Канн и др. Обобщив опыт отношений Австро-Венгрии с Германией за 1871-1914 гг., Канн пришел к выводу, что Монархия не нуждалась в давлении со стороны Берлина для того, чтобы принять решение о войне. По его мнению, в 1913-1914 гг. произошла эволюция во взглядах самого Франца Иосифа, в результате которой он стал склоняться к мысли о необходимости военной операции против Сербии, сознавая при этом реальность угрозы вмешательства в конфликт России.
Теперь, после появления упомянутых работ, есть все основания говорить об уже совершившемся историографическом повороте в австрийской литературе по вопросам об ответственности за первую мировую войну. Новой австрийской концепции чуждо стремление отрицать или каким-то образом преуменьшить вину предков, искать оправдания, “смягчающие вину обстоятельства”, перекладывать ответственность на чужие плечи.
Ярко, доказательно и убедительно эта концепция воплощена в фундаментальной монографии Манфреда Раухенштайнера, директора Военно-исторического музея в Вене, представителя теперь уже среднего поколения австрийских ученых-историков. Позиция автора обширной монографии “Смерть двуглавого орла. Австро-Венгрия и первая мировая война” ясна и недвусмысленна. В министерстве иностранных дел уже на следующий день после Сараево сложилось единодушное мнение: балканская проблема, конкретно проблема Сербии, должна быть решена раз и навсегда. Берхтольд колебался. Но советники в мгновение ока убедили его в необходимости именно военного решения. В течение нескольких часов случилось то, что позднее в анналах истории будет названо “Июльским или Сараевским кризисом”.
По мнению Соломона Вэнка, видного американского историка, не только хорошего знатока австрийской истории, но и оригинально мыслящего ученого, то был акт отчаяния:
“Человек в отчаянии делает отчаянную политику, даже в том случае, если поддержание престижа, статуса и авторитета представляются “рациональной” причиной для войны в ментальном мире великодержавной “реальной политики”. В случае Австро-Венгрии отчаяние было сопряжено с трагедией. Элита Габсбургской империи, единственной из великих держав, действовала с убеждением, что военное поражение может означать конец существованию империи, которой она служит“.
Эти рассуждения лучше всего подтверждают слова того же Хойоша, сказанные им 24 июля, за день до истечения срока ультиматума: “Мы еще способны принимать решения. Мы не хотим быть или казаться больным человеком. Лучше быть уничтоженным сразу же”. Последнее глубокомысленное замечание, ярко иллюстрирующее царившие в австро-венгерской верхушке настроения, на бытовом уровне звучало бы, наверное, так: погибать, так с музыкой!
Так была развязана война. Развернутый критический и документированный анализ соучастия и Австро-Венгрии в этом процессе и ее доли вины в случившемся дан в исследованиях Хельмута Румплера. Свою долю ответственности в развязывании войны несут “и Россия, и другие государства, своими действиями, или тем, что воздержались от таковых”, полагает Раухенштайнер. Главное достижение новейшей историографии первой мировой войны – это уход от бесплодной и набившей оскомину за межвоенные десятилетия дискуссии о виновниках войны. Тем не менее, несмотря на достигнутые крупные исследовательские удачи и концептуальные результаты, многое в истории первой войны остается еще неразгаданной тайной. Одна из них: предвидели ли политики стран, готовившие и развязавшие войну, последствия ее для всего человечества, проводили ли они свою линию обдуманно, преднамеренно и последовательно или полагались на случай?