И. Н. Новикова. Австро-венгерские и германские военнопленные на строительстве Мурманской железной дороги

---

«Россия — страна контрастов, и нигде это свой свойство не проявляется так ясно, как в плену…»
Отечественной историографией довольно полно исследованы вопросы участия военнопленных Первой мировой войны в революционных событиях в России, в том числе в Гражданской войне. При этом проблемы их пребывания в России до октября 1917 года — как правовые, так и организационные — чаще всего оставались в тени и широкому читателю мало известны. В данной статье предпринята попытка исследования одного из аспектов проблемы — побегов немецких и австрийских военнопленных на родину через страны Скандинавии.

[55] Первая мировая война привела в движение миллионы людей. На полях сражений столкнулись массовые регулярные армии, что привело к резкому увеличению по сравнению с прежними войнами числа военнопленных с обеих сторон. Так, к 1 марта 1916 года общее количество немецких и австрийских военнопленных в России, по официальным данным, составило 1 019 473 человека, из них на работах, в том числе в промышленности и сельском хозяйстве, находились около 600 тыс. человек, в лагерях — более 400 тыс. (Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 2000. Оп. 1. Д. 166. Л. 47). Всего в России за время ее участия в Первой мировой войне оказались более 2 млн. военнопленных, подавляющую часть которых — примерно 1,5 млн. человек — составляли солдаты и офицеры австро-венгерской армии.

Размещение военнопленных на территории России было организовано «сообразно с национальностью». В привилегированном положении оказались военнопленные Австро-Венгрии, так как многие из них были славянского происхождения. Пленных же немцев, австрийцев и венгров отправляли, как правило, подальше от центра — обычно за Урал: в Омский, Иркутский, Туркестанский и Приамурский военные округа (К началу Первой мировой войны территория Российской Империи была разделена на 12 военных округов: Петербургский, Виленский, Варшавский, Киевский, Одесский, Московский, Казанский, Кавказский, Туркестанский, Омкий, Иркутский, Приамурский).

Надо сказать, что в целом условия содержания военнопленных в России отвечали требованиям Гаагской конвенции 1907 года, документы которой Россия ратифицровала в 1909 году. В октябре 1914 года император Николай II утвердил «Положение о военнопленных», где говорилось о том, что с пленными «как законными защитниками своего отечества надлежит обращаться человеколюбиво» (Греков Н.В. Германские и австрийские пленные в Сибири (1914–1917) // Немцы. Россия. Сибирь. Омск, 1997. С. 160). Разумеется, на практике требования этого положения в полном объеме выполнить было весьма трудно, ибо обеспечение приемлемых условий существования для столь огромного количества военнопленных стало непосильным бременем для империи. Однако нельзя не учитывать и того, что в России, как, впрочем, и в других воевавших странах, труд военнопленных широко использовался в народном хозяйстве, но, что следует особо подчеркнуть, не безвозмездно. Причем заработки их были по тем временам весьма приличными. Так, на строительстве Мурманской железной дороги военнопленный получал в среднем 50—60 коп. в день, при сдельной работе — от 1,5 до 2,5 руб. Лучшие работники, которыми считались прежде всего немцы как наиболее трудолюбивые и дисциплинированные, зарабатывали при 9-часовом рабочем дне до 100 руб. в месяц (Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 274. Оп.1/2. Д. 177. Л. 38–43 об. Отчет М. Горяинова, 13.08.1916). Другим серьезным источником денежных средств была материальная помощь своим военнопленным ряда частных фондов Германии и Австро-Венгрии. Так, из Германии через «Дойче банк» было переведено для военнопленных в России 14 млн. 700 тыс. руб., из Австро-Венгрии — более 7 млн. руб. Кроме того, военнопленные офицеры получали жалованье в зависимости от чина в 50—100 руб. в месяц. К тому же в Сибири или в Средней Азии они нередко подрабатывали как инженеры, бухгалтеры и т.п., заодно осваивая русский язык. Разумеется, далеко не всегда все положенные выплаты полностью доходили до военнопленных.

Австро-венгерские и германские военнопленные на строительстве Мурманской железной дороги (фотография С.М. Прокудина-Горского)

Бежали военнопленные в основном со строек, прежде всего с Мурманской железной дороги. Беглецами являлись, как правило, немцы и австрийцы. Бежали не из-за каких-либо притеснений, а из-за тяжелых условий работы, плохого климата. К побегу подталкивали и такие обстоятельства: наличие солидных денежных средств, плохая охрана, безлюдные просторы русского Севера, близость Финляндии, в которой уже тогда начали набирать силу русофобские настроения и откуда легко было попасть в Норвегию или Швецию. В последней под дипломатическим прикрытием действовали многочисленные немецкие и австрийские агенты, а шведский Красный Крест, сотрудники которого имели возможность с инспекторскими проверками посещать лагеря для военнопленных в России, нередко также выполнял «особые поручения» Берлина.

В Швеции существовала также специальная организация, оказывавшая помощь беглецам, в частности, нанимавшая для них финских проводников, которые подстрекали военнопленных к побегам (РГВИА. Ф. 2262. Оп. 1. Д. 1000. Л. 36. Протокол допроса Т. Луканинена, 24.11.1916). Так, одной из ключевых фигур в организации побегов военнопленных с Мурманской железной дороги являлся бывший немецкий консул в пограничном с Финляндией шведском городке Хапаранда Свен Унандер. С началом войны он сотрудничал со шведским Красным Крестом, принимая деятельное участие в передаче из Швеции в Россию возвращавшихся из германского плена русских инвалидов и имея, таким [56] образом, свободный доступ на территорию Финляндии (Там же. Д. 948. Л. 619–620, Л. 694. Отчет командира 42-го армейского корпуса, 17.12.1917).

Первые сведения об удачном пересечении военнопленными финско-шведской границы российские военные власти получили осенью 1915 года: в одной из шведских газет был описан случай бегства шести германских военнопленных, трое из которых перешли границу в 20 км севернее города Торнео. В статье сообщалось, что бежавшие работали на строительстве Мурманской железной дороги (Там же. Д. 947. Л. 4, 54–54 об. Донесение А.М. Еремина в штаб 6-й армии, 30.11.1915).

Второй случай удачного побега, также ставший достоянием общественности благодаря шведским газетам, — это побег австрийского полковника графа Лубенского из лагеря военнопленных в Костроме. В конце декабря 1915 года полковник прибыл в Стокгольм и дал интервью шведской газете «Стокхольмс Дагблад», где красочно обрисовал картину своего побега из лагеря для военнопленных. Лубенскому удалось приобрести российский паспорт, с которым он добрался до Петрограда, затем пересек практически всю Финляндию вплоть до Ботни-
ческого залива. Финны переправили его через залив в Швецию, где он оказался под покровительством германского консула. Дальше Лубенский планировал отправиться через Берлин к себе на родину — в Вену (Там же. Л. 24. Генерал-майор Батюшин — в штаб 6-й армии, 16.12.1915).

Военнопленные использовали несколько маршрутов для побегов. Достаточно популярным был путь Петроград—Белоостров—Выборг—Гельсингфорс, откуда беглецы стремились попасть в финские города на побережье Ботнического залива или переходили шведскую границу в Северной Финляндии. Другой маршрут: Сердоболь (Сортавала)—Нейшлот—Оулу—Торнео. Севернее Торнео границу было преодолеть довольно легко. При этом фальшивые документы в Петрограде можно было приобрести, в частности, в Польской аптеке, которая находилась на Екатерининском канале, а в Гельсингфорсе — в ночлежном доме «Армии спасения» (Там же. Д. 1120. Л. 10–11. Доклад помощника начальника контрразведывательного отделения 42-го армейского корпуса штабс-ротмистра Пятницкого). Многих беглецов привлекало и норвежское направление. Например, в середине июля 1916 года на ушедшем из Архангельска норвежском пароходе «Плутон» отправились на родину два бежавших из Сибири военнопленных немца. Они спрятались в угольных ямах на корабле незадолго до его ухода из Архангельска и благополучно добрались до Норвегии (Там же. Ф. 2000. Оп. 16. Д. 1258. Доклад штабс-капитана Петрова в Главное управление Генерального штаба (ГУГШ) от 28.07.1916). Бежавшие в Норвегию стремились попасть в порты Нарвик и Киркенес, куда в середине августа 1916 года прибыли 18 пленных австрийцев, бежавших из Северной Финляндии (Там же. Ф. 2262. Оп. 1. Д. 948. Л. 354. Генерал-квартирмейстер Баженов — в ГУГШ, 4.09.1916). В сентябре 1916 года было получено сообщение о побеге еще двух пленных, которые в Петрограде купили фальшивые паспорта, затем по железной дороге проехали до Рованиеми, оттуда прошли пешком до лопарских селений и добрались до Порсангерфьорда, где сели на пароход (Там же. Л. 462).

Бежавшие из российского плена так красочно описывали неспособность российских властей обеспечить надлежащую охрану, что руководители немецкой военной разведки в Стокгольме даже предлагали организовать «спасательную операцию», чтобы с помощью «оружия и компаса» освободить тысячи военнопленных, работавших на Мурманской железной дороге (Wanner G. Die Bedeutung der k.u.k. Gesandschaft in Stockholm wahrend des Ersten Weltkrieges. Osnabruck, 1983. S. 100). Предложение, однако, осталось нереализованным.

В Петрограде понимали, что охрана пленных весьма недостаточна. Так, в августе 1916 года военный министр генерал от инфантерии Д.С. Шуваев сообщал в Министерство путей сообщения: «Бегство пленных с Мурманской железной дороги превратилось в постоянное явление и стало в последнее время массовым. Средств же задержать всех бегущих имеется недостаточно». Военный министр просил принять меры для более строгого наблюдения за военнопленными, чтобы прекратить участившиеся случаи побегов (РГИА. Ф. 274. Оп.1/2. Д.177. Л.4. Записка военного министра Д.C. Шуваева председателю правительства А.Ф. Трепову, 8.08.1916). В Министерстве путей сообщения предпочитали не драматизировать ситуацию. По данным этого ведомства, за время пребывания военнопленных на строительстве Мурманской железной дороги — с июня 1915 по август 1916 года — было совершено лишь 189 побегов, причем 134 беглеца сами вернулись или были пойманы. Таким образом, не удалось разыскать лишь 55 человек. Если учесть, что количество пленных, строивших железную дорогу, достигало 40 тыс. человек, то бежавших оказывалось ничтожно мало — всего 0,14 проц. Так что идти на лишние расходы по увеличению охраны Министерству путей сообщения не хотелось (Там же. Л. 156—157. Доклад начальника управления путей сообщения от 12.09.1916).

Противоположного мнения придерживались архангельские власти. По их мнению, за весну и лето 1916 года со строительства Мурманской железной дороги бежали 177 военнопленных, при этом задержать удалось всего 23 человека (Там же. Л. 479 об.). Для Министерства внутренних дел в правлении Архангельского губернатора была подготовлена даже специальная таблица, которую стоит здесь привести.

Побеги военнопленных со строительства Мурманской железной дороги в апреле—июле 1916 года

В губернском правлении считали, что розыск пленных «становится почти невозможным и обнаружение бежавших может быть лишь чистой случайностью… а надзор за пленными настолько слаб, что они без всякой охраны разгуливают не только по селениям, лежащим близ железной дороги, но и по городу Кемь, свободно посещают… иностранные теплоходы». Поэтому губернатор просил министра внутренних дел заставить руководство Мурманской железной дороги усилить надзор за военнопленными, запретить им выход из полосы отчуждения и особенно посещение городов и сел без усиленного конвоя, увеличить на границе с Финляндией военные кордоны, немедленно извещать Архангельск о случаях побегов (Там же).

Австро-венгерские военнопленные на строительстве Мурманской железной дороги (фотография С.М. Прокудина-Горского)

[57] Ситуация на Мурманской железной дороге привлекла внимание представителей международного и российского Красного Креста. Так как бежавшие ссылались на тяжелые условия, шведский Красный Крест провел расследования, в ходе которых выяснилось, что пленные многое недополучали из выделенных для них средств, которые оказывались в карманах подрядчиков, чиновников и охранников (Brandstrоm E. Unter Kriegsgefangenen in Russland und Sibirien. 1914—1920. Leipzig, 1927. S. 107). В принципе, это подтвердил и член Особого комитета помощи военнопленным М. Горяинов, который побывал здесь в августе 1916 года с подарками, собранными для военнопленных в Австро-Венгрии и Германии. В своем отчете он писал: «Военнопленным не удалось предоставить сносные условия на строительстве этой дороги… Из 10 тыс. славян, поступивших в 1915 г. на работу, в настоящее время не осталось почти никого. Одни умерли, другие уже эвакуированы по болезни, а остальные ожидают эвакуации… Каждый пленный, пробывший на тяжелой работе свыше года, заболевает цингой, но чаще и раньше срока». Пленные жаловались ему также на жестокость охраны, состоявшей преимущественно из «недисциплинированных, плохо понимавших русский язык, без нужды прибегавших к нагайке» и занимавшихся вымогательством денежных средств черкесов, ингушей, других выходцев с Северного Кавказа (Но и такая охрана была немногочисленной. Сами участники побегов утверждали, что осуществить побег было легко из-за малочисленности охраны. В августе 1916 г. она составляла 942 горца, т.е. на каждого стражника приходилось более 40 пленных. Доклад начальника управления сооружения железных дорог А.Ф. Трепову, 12.09.1916).

Нельзя сказать, чтобы российские военные власти не боролись с побегами. Так, одной из мер было решение довести численность стражи до 2000 человек: примерно по одному охраннику на 20 пленных. Так как местное население не желало идти в охрану, Главное управление Генерального штаба (ГУГШ) предложило использовать туркмен из расчета 1 охранник на 10 пленных. Однако управление строительства Мурманской железной дороги отказалось от этого предложения, справедливо полагая, что туркмены «совершенно непригодны к перенесению климатических условий Севера». К тому же из-за своего низкого культурного уровня и незнания русского языка такие охранники не могли отвечать «требованиям полицейской службы» (РГИА. Ф. 274. Оп.1/2. Д. 177. Л. 285–286). Управление Мурманской железной дороги решило бороться с побегами, а заодно и с жалобами международных организаций другим способом — сократить время пребывания военнопленных на строительстве дороги до нескольких месяцев, чтобы те не успели подготовиться к побегу. Выживших перебрасывали «для поправки здоровья» куда-нибудь на юг, например, на строительство Черноморской железной дороги. Были приняты также меры по усилению охраны финско-шведской и финско-норвежской границ, увеличено число жандармов в Северной Финляндии. К поимке беглецов пытались привлечь и местное население, обещая выплачивать за каждого задержанного пленного по 100 марок (РГВИА. Ф. 2262. Оп. 1. Д. 947. Л. 62–62 об. Командир 42-го армейского корпуса — начальнику штаба 6-й армии, 6.02.1916). И надо отметить, что немало пленных удалось задержать, причем при непосредственном участии финского населения. Особенно важным для российских властей являлось содействие жителей Северной Финляндии, так как задержание при малонаселенности этой территории нередко производилось только благодаря информации местных жителей. Особое рвение проявили в аресте военнопленных губернатор Улеаборга (Оулу) Энегельм и ленсман прихода Куолаярви В. Ванхала. С 16 ноября по 25 декабря 1916 года в Финляндии были задержаны 60 военнопленных, причем основная масса — 57 человек были задержаны в Улеаборгской губернии, 3 человека — в Выборге (Там же. Д. 948. Л. 581. Генерал Баженов — в штаб 6-й армии, 28.11.1916).

Благодаря относительной простоте перехода границы Финляндия привлекала военнопленных, размещенных практически по всей России. Сюда бежали из лагерей Нижнего Новгорода, с тульских заводов, с лесозаготовок, с Украины и даже из Средней Азии, Западной и Восточной Сибири. Удивительно, но беглецам не стоило особых трудов обзаводиться поддельными документами и с относительным комфортом «путешествовать» по всей России, используя любую возможность проникнуть через ее границы. Например, в августе 1916 года из лагерей под Красноярском бежали два германских офицера — А. Бредель и И. Рей. Сначала они пытались перейти границу с Ираном, но неудачно, тогда повернули в Финляндию (Там же. Д.1041. Л. 10). Еще один пример: выпускник Кембриджа, доктор философии поляк Зенон-Владислав Червинский, который в годы Первой мировой войны сражался в польском легионе Ю. Пилсудского и был взят в плен. Сначала он пытался бежать через Дальний Восток в Америку, однако, добравшись до Красноярска, повернул назад и поехал в Петроград, откуда через Северо-Западную Финляндию пытался бежать в Швецию, однако в районе Торнео был арестован (Там же. Л. 218–219 об. Протокол допроса З.В. Червинского).

Что касается фальшивых документов, то их в местах сосредоточения военнопленных можно было купить и на рынке, и даже в самом лагере за 150–200 руб. Подпольные мастерские по производству фальшивых документов имелись в Петрограде, Москве, Красноярске, Омске, Вятке, Гельсингфорсе. Офицеры, бежавшие из плена, иногда покупали документы прямо в поезде, на пути в Петроград, у финнов, возвращавшихся со строительства Мурманской железной дороги (Там же. Д. 1120. Л. 10–11. Показания пленного Ф. Саути, 19.11.1917).

Для проникновения в Финляндию и затем перехода границы военнопленные использовали различные хитроумные приемы. Они могли изображать из себя прибалтийских беженцев или богомольцев, страстно желавших попасть в святые обители, правда, исключительно на финской территории. Иногда военнопленные договаривались между собой бежать небольшой группой. Одного, похожего на славянина, одевали в форму русского солдата, который играл роль конвоира, сопровождавшего остальных военнопленных. На вокзале мнимый конвоир с фальшивыми документами, хорошо владевший русским языком, обращался к местному начальству, которое обычно оказывало ему полное содействие, иногда даже отводило специальное купе. Таким способом группа добиралась до финской границы. Иногда этот трюк удавался, иногда — нет. На станции Белоостров, к примеру, была задержана подобная группа пленных — 5 человек, бежавших из Туркестана (Там же. Д. 1102. Л. 41).

Февральскую революцию в России приветствовало большинство военнопленных. Охрана лагерей была ослаблена, и военнопленные получили возможность относительно свободного выхода из мест содержания (во второй половине 1917 г. были случаи организации охраны пленных офицеров силами солдат-военнопленных из тех же лагерей — членов Красной гвардии), что позволяло им посещать митинги и демонстрации, активными [58] участниками которых они постепенно становились. В лагерях военнопленные создавали свои выборные комитеты, которые занимались вопросами их быта, трудоустройства и т.д. Вместе с русскими рабочими военнопленные требовали на митингах введения 8-часового рабочего дня. В некоторых лагерях удалось наладить издание газет на языках военнопленных. Для пленных были открыты двери рабочих и солдатских клубов, которые по возможности выписывали для них газеты и книги на их родных языках, устраивали лекции на «политические темы» (Солнцева С.А. Военнопленные в России в 1917 г. (март—октябрь) // Вопросы истории. 2002. № 1. С. 147). Таким образом, постепенно размывалось само понятие «плен», хотя значительно увеличилось и число побегов. Учитывая это, с сентября 1917 года военное министерство Германии создало при немецком дипломатическом представительстве в Стокгольме специальное бюро для содействия побегам военнопленных, которое возглавил капитан фон Бёниг. При поддержке рейхсканцлера Михаэлиса был также создан общий германо-австрийский «Фонд содействия военнопленным» (Wanner G. Op. cit. S. 101).

Вследствие тяжелого продовольственного положения в России ухудшилось и снабжение пленных. Они превращались в «нежелательных едоков». Так, в июне 1917 года в городе Або (Турку) был задержан немецкий унтер-офицер Роберт-Хельмут Циннерт. На допросе он сообщил, что вместе с примерно 200 военнопленными был отправлен на строительство Мурманской железной дороги. Через пять недель работы подвоз продовольствия совершенно прекратился. Пленные устроили бунт, в результате чего местное руководство, не в силах обеспечить всех сносным питанием, распустило их «на все четыре стороны». 18 человек направились в Финляндию, некоторые остались на работах у местных крестьян, а большинство отправилось в Петроград (РГВИА. Ф. 2262. Оп. 1. Д. 1041. Л. 373. Протокол допроса Р.Х. Циннерта).

Надо сказать, что бурливший Петроград стал местом притяжения значительного количества военнопленных. Среди них оказался и будущий лидер социалистической Югославии Иосип Броз Тито. Весть о Февральской революции застала его в железнодорожных мастерских небольшого городка Кунгур в Пермской губернии. Решив бежать в Петроград, он тайком сел в товарный поезд и, спрятавшись среди мешков с зерном, через несколько дней оказался в городе на Неве. Тито участвовал в июльской демонстрации 1917 года против Временного правительства, а затем решил отправиться через Скандинавские страны на родину — тоже «делать революцию». Однако в Финляндии, под городом Улеаборг (Оулу), он был арестован (Тито Иосип Броз. Избранные речи и статьи. М., 1973. С. 28). Тито к тому времени неплохо говорил по-русски, и даже на вятском диалекте, поэтому его сначала приняли за «опасного большевика» и посадили в Петропавловскую крепость, затем, разобравшись, отправили назад в лагерь. После долгих мытарств Тито вернулся домой лишь в 1920 году, но не один, а со своей русской женой Пелагеей Белоусовой.

В марте 1918 года между Россией и Германией был подписан Брест-Литовский мирный договор, которым предусматривалось освобождение военнопленных противоборствующих сторон. Но не все захотели «освобождаться»: многие уже теперь бывшие военнопленные оказались втянутыми в события Гражданской войны. По воспоминаниям дочери шведского посланника в Петрограде Эльзы Брандстрём, активной деятельницы шведского Красного Креста, лично занимавшейся обменом военнопленных, летом и осенью 1918 года вернулись домой 80 тыс. военнопленных немцев, 450 тыс. военнопленных Австро-Венгрии и 25 тыс. турок. Но в Сибири находились еще около 400 тыс. военных и гражданских пленных, и примерно 35 тыс. — в Туркестане. К лету 1920 года в Сибири оставались еще около 20 тыс. военнопленных (Brandstrоm E. Op. cit. S. 199, 232), часть которых так и осталась жить в этом крае.

«Россия — страна контрастов, и нигде это свойство не проявляется так ясно, как в плену… В России воннопленные временами пользовались свободой и благосостоянием, которые не могли иметь пленные в других странах. Но это благоприятное существование не предотвратило… гибели тысяч товарищей, которые умирали от нужды и лишений…», — напишет впоследствии Э. Брандстрём в своих мемуарах.

«Военно-исторический журнал», № 2/2006