Во время первой мировой войны в русском плену оказались 2 104 146 солдат и офицеров Австро-Венгрии и 167 082 военнослужащих германской армии. Военные власти России при регистрации пленных отмечали только их принадлежность к одной из неприятельских армий и вероисповедание. Поэтому установить точный национальный состав пленных весьма сложно (Сибирская советская энциклопедия (ССЭ). – Т. 1. – Стб. 517). По подсчетам российских историков, австрийцы и немцы составляли примерно 20–22% всех военнопленных габсбургской армии, т. е. приблизительно 400–500 тыс. человек. Вместе с пленными германской армии немцы и австрийцы составляли примерно 24–28% военнопленных армий государств Центрального блока (Интернационалисты: Участие трудящихся стран Центральной и Юго-Восточной Европы в борьбе за власть Советов в России 1917–1920 гг. — М., 1987. — С. 33).
В соответствии с распоряжением Главного Управления Генерального Штаба в 1914 г. военнопленных немцев, австрийцев, а также венгров, как менее надежных по сравнению с пленными славянами и румынами, размещали, главным образом, за Уралом — в Сибири, Туркестане и на Дальнем Востоке. Значительная часть этих пленных была расквартирована в 2-х сибирских военных округах — Омском (территории Западной Сибири и Северного Казахстана) и Иркутском (Восточная Сибирь). К 1 января 1915 г. из 257 тыс. военнопленных в Сибири было размещено 186 тыс. (Интернационалисты: Трудящиеся зарубежных стран — участники борьбы за власть Советов. — М., 1967. — С. 16). Летом 1915 г. количество пленных в округах Сибири резко возросло и достигло в Иркутском военном округе 200 000 чел., а в Омском — 152 000 чел. Постепенно в 1916–1917 годах размещение военнопленных на территории России приобрело иной характер за счет сокращения числа пленных, отправляемых в Восточную Сибирь, и перевода больших контингентов военнопленных в Европейскую Россию для участия в тыловых и сельскохозяйственных работах. Поэтому к 1 января 1917 г. на территории Омского военного округа находилось 199 077 военнопленных, а на территории Иркутского — 135 594 (Там же).
Первоначально российские военные власти намеревались разместить пленных только в районах, удаленных от крупных городов и железнодорожных линий. Однако большая численность военнопленных и отсутствие специальных казарм заставили изменить планы. Более того, оказалось, что пленных вообще негде разместить. Поэтому первые партии военнопленных селили непосредственно в городах.
В города Западной Сибири военнопленные начали прибывать уже в первые месяцы войны. 2 сентября 1914 г. первая команда пленных немцев прибыла в Курган, в Тобольск 7 сентября прибыл эшелон с австрийцами и венграми, в Тюмень и Семипалатинск пленных доставили 9 сентября, в Омск — в начале октября. К лету 1915 г. только в городах Западной Сибири были размещены 64 631 пленный, в том числе, – 10 322 (Государственный архив Омской области (ГАОО). Ф. 172. Оп. 1. Д. 248. Л. 134) германца. Зимой 1915–1916 годов военнопленные были распределены по городам Омского военного округа следующим образом: Тобольск — 5000 чел., Тюмень — 5000, Курган — 5000, Челябинск — 12 000, Петропавловск — 6000, Омск — 14 000, Ново-Николаевск — 12 000, Барнаул — 2500, Семипалатинск — 5000, Томск — 5200 (ССЭ. — Т. 1. — Стб. 517). В Восточной Сибири пленных также распределили по городам: Иркутск — 8000 чел., Троицкосавск — 6700,Чита — 32 500, Сретенск — 11 000, Хабаровск — 5000 и т. д. (Там же). Следует отметить, что численность пленных в городах Сибири можно установить только приблизительно, поскольку военнопленным часто меняли места расквартирования.
Крайне ограниченный жилищный фонд Сибири не мог вместить всех прибывших. Даже крупный сибирский город Омск, имевший около 100 000 жителей не в состоянии был разместить 14 тыс. пленных, а что говорить о маленьком Сретенске, население которого состояло из 7 тыс. жителей, а должен он был вместить еще 11 тыс. пленных.
Проблема теплого жилья в условиях Сибири — главная проблема. Жизни тысяч пленных оказались в полной зависимости от ее разрешения. Дело в том, что военное ведомство заранее не позаботилось о строительстве специальных помещений для военнопленных. Поэтому вопросы размещения многотысячных контингентов пленных солдат и офицеров вражеских армий решались уже после начала боевых действий. Военные нашли очень простой выход из создавшегося положения: попросту обязали городские власти любыми путями изыскать жилье для прибывающих пленных. Все вопросы решались в крайней спешке. Так, 16 ноября 1914 г. командующий войсками Омского военного округа отдал распоряжение городским управам Западной Сибири предоставить сведения о помещениях, годных для расквартирования военнопленных, в течение недели (ГАОО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 248. Л. 4). Города должны были обеспечить отопление и освещение этих помещений, военные же брали на себя обязательство выплатить мизерный «квартирный оклад» — на одного военнопленного 10 руб. 50 коп. в год. Городские самоуправления уже в ноябре 1914 г. сделали попытку установить максимально допустимое число пленных, которых они в состоянии разместить. Омская городская управа сочла возможным разместить в городе не более 4500 пленных, Петропавловск ограничил их число 2000. Однако военные власти навязали свои, во много раз более высокие, нормы.
Где размещали пленных? Омская Городская управа выделила для них помещения скотобойни — туда направили 1000 чел., цирк — 1200 чел., здание бывшей ветеринарной лаборатории — 150 чел., склады общества «Саламандра» — 500 чел., а также переоборудованные под казармы большие частные дома Куперштейна, Кузьмина, Нольте и др. В Тобольске пленных разместили в городских амбарах, в постройках купца Сыромятникова и казармах инженерного ведомства. В Петропавловске под казармы для пленных городские власти арендовали частные дома. То же в Кургане и Ишиме (Вестник Омского городского общественного управления. — 1915. — № 2. — С. 934; № 6–7. — С. 9). Все помещения были переполнены, а эшелоны с пленными продолжали прибывать. В начале января 1915 г. Акмолинский вице-губернатор в специальном послании сообщил Омскому городскому голове В. А. Морозову, что в Омске намечается расквартирование пленных немцев, австрийцев и венгров, которых ранее переправляли транзитом в Восточную Сибирь. Для этого срочно надлежало освободить все крупные помещения, оборудованные под казармы, от пленных славянского происхождения. Славян — разместить по обывателям, а казармы подготовить для пленных немцев (ГАОО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 248. Л. 13). В марте 1915 г. в Омск прибыли новые эшелоны с пленными германцами и австрийцами общей численностью около 2 тыс. чел. И опять начальник Омской местной бригады генерал-лейтенант Зейн просит городского голову Морозова срочно представить список домовладельцев, у которых могут быть расквартированы еще 2500 пленных славян. Городской голова ответил, что в городе нет свободных помещений и помимо всего, велика опасность распространения заразных болезней. Однако, генерал напомнил, что война требует ото всех крайних усилий, и к тому же Командующий округом определил число пленных, подлежащих размещению в Омске — 9 тыс. чел., а городская управа, постепенно уменьшая эту первоначальную цифру, почти в 2 раза довела ее до 4 тыс. (Там же). Городские власти пошли на крайние меры. Под казармы для военнопленных были отданы школьные здания. В классах девяти начальных городских училищ было размещено еще 2 тыс. пленных.
Вслед за военными и Акмолинский губернатор продолжал нажимать на городскую управу, требуя изыскивать все новые и новые помещения для военнопленных. В конце марта 1915 г. городскому голове Морозову было предписано подготовить казармы для 6000 германских солдат и 700 офицеров. Махнув рукой на заботу об удобстве и безопасности горожан, власти в июне 1915 г. направили в Штаб округа список 88 «свободных» квартир Омска, годных для размещения аж 8287 человек. Однако, условия предполагаемого расквартирования были крайне тяжелы. Так, в доме Кабалкина на 42 кв. саженях жилой площади предполагалось разместить 105 человек, в доме Каменского — на 72 кв. саженях — 180 человек (Там же. Л. 111). Тогда же у губернских чиновников родилась идея устроить военнопленных на зиму в трюмах речных барж и в фанерных домиках на Омских городских дачах. Однако, городская управа воспротивилась этому негуманному акту, обрекавшему на неизбежную гибель многих пленных.
Сибирские города потратили на размещение пленных — строительство печей, нар, заборов, колодцев — огромные суммы. Тюмень — 58 000 руб., Курган — 63 000 руб., Петропавловск — 30 000 руб. Как было отмечено I Областным съездом представителей городов Западной Сибири, состоявшемся в 1915 г., «городские самоуправления… сделали все возможное для приема и расквартирования военнопленных и потратили на это слишком значительную часть своего бюджета. Военное ведомство, наоборот, мало заботилось об участи военнопленных и не возвратило городам следующий им квартирный оклад» (Вестник… — № 6–7. — С. 41).
И все же, несмотря на большие затраты, помещения военнопленных не отвечали даже минимальным требованиям санитарии. На съезде городов Западной Сибири санитарный врач Омска В. Клячкин нарисовал весьма мрачную картину быта пленных. При гигиенической норме 2 куб. сажени воздуха на человека в скотобойне, где находились пленные, на каждого приходилось менее 0,5 сажени, в доме Губаря — всего лишь 0,25 куб. сажени. К тому же большинство зданий, где были расквартированы военнопленные, нуждались в серьезном ремонте. Теснота, в которой жили пленные, способствовала распространению среди них инфекционных заболеваний. В казармах Тобольска, Ново-Николаевска, Тюмени осенью 1914 г. появились больные сыпным тифом, скарлатиной, дизентерией. Правда, массовой эпидемии среди военнопленных не было. Хотя и с большим трудом, сибирским медикам удалось локализовать очаги инфекционных болезней. К 1 апреля 1915 г. среди 135 000 военнопленных, размещенных в Омском военном округе, было зафиксировано 518 случаев сыпного тифа, 124 — брюшного, 177 больных дизентерией (Там же).
Медицинскую помощь военнопленные получали преимущественно в городских больницах и только в крупных городах — в военных лазаретах. Возможности городских больниц были весьма ограничены. Так, Ново-Николаевск имел всего одну больницу на 40 кроватей, а вследствие приема военнопленных число пациентов было увеличено до 127 чел. Более того, пришлось открыть еще и специальное заразное отделение для военнопленных.
Петропавловск, имевший больницу, рассчитанную на 60 кроватей, вынужден был увеличить их число в 3 раза, чтобы хоть как-то помочь пленным. Подобная ситуация складывалась в Усть-Каменогорске, Тюмени и Омске (Там же. — С. 12–13). Немногочисленные больницы явно не справлялись с наплывом пациентов.
Для того чтобы обезопасить горожан от инфекционных заболеваний, городские власти просили военное ведомство устроить для военнопленных отдельные лечебные заведения и обеспечить санитарный контроль за прибывающими эшелонами с пленными австрийцами и германцами. Военные не спорили, но спустя некоторое время обращались к городским управам с теми же требованиями.
Летом 1915 г. основная часть пленных, преимущественно славян, была переведена властями в сельскую местность и расквартирована в деревнях и казачьих станицах. Но постоянно прибывавшие эшелоны с военнопленными сводили к нулю все ухищрения властей. Казарм для пленных по-прежнему не хватало.
Выход был один — строительство концентрационных лагерей для военнопленных, где было расположено необходимое число утепленных жилых бараков и иных, прежде всего, хозяйственных построек. В среднем строительство одного лагеря обходилось казне в 250–270 тыс. руб. Лагерь, как правило, состоял из 20–25 крупных жилых бараков, в которых размещалось от 10 до 15 тыс. пленных. На один барак приходилось обычно 500 пленных нижних чинов. Всего в России к 1917 г. насчитывалось более 400 лагерей военнопленных, в том числе, в Петропавловском военном округе — 15, Московском — 128, Казанском — 113, Иркутском — 30, Омском — 28 (Интернационалисты: Участие трудящихся… — С. 35–36). Лагери предназначались для размещения военнопленных разных национальностей. Особых лагерей для германцев либо венгров и славян не было.
И все же строительство концлагерей не освободило города от постоя пленных, поскольку и лагерные бараки оказались сразу же переполненными. Дело в том, что одновременно с прибытием пленных, в городах Западной Сибири началась концентрация солдат запасных частей русской армии. Призванные из деревень запасники перед отправкой на фронт распределялись по полкам и дружинам, командиры которых спешно пытались превратить вчерашних крестьян в солдат. Командование военного округа решило разместить тысячи солдат и сотни офицеров этих частей в городах. Но оказалось, что пригодных зданий нет. Изыскивать необходимые помещения опять-таки должны были городские власти. Это драматизировало и без того напряженную ситуацию. И солдаты русской армии, и военнопленные, случалось, по очереди жили в одних и тех же казармах. Например, в здании Омского цирка периодически размещали то пленных, то солдат запасных батальонов. На одни и те же бараки Омского концентрационного лагеря претендовали и войска и пленные. Так, 23 октября 1915 г. части 3-й Сибирской стрелковой бригады заняли помещение 2-го Омского лагеря военнопленных (ГАОО. Ф. 172. Оп. 1. Д. 248. Л. 278). А где же размещать пленных? По этому поводу завязалась длительная переписка между командиром бригады и заведующим военнопленными Омского округа, генералом Плавским. И пока генералы решали как быть, пленные дожидались своей участи под навесами на пристанях, в землянках, в полуразрушенных амбарах и т. д. Командующий войсками Омского военного округа мог только очередной раз просить городские власти найти как можно скорее места для русских солдат и тем самым освободить занятые ими бараки лагеря военнопленных.
В итоге условия существования пленных в Сибири были весьма тяжелы. Правда, необходимо подчеркнуть, что положение пленных первой мировой войны не имело ничего общего с тем, что пришлось испытать пленным второй мировой. Гаагская конвенция 1907 г. провозгласила принципы гуманного обращения с военнопленными. В октябре 1914 г. Николай II утвердил «Положение о военнопленных», где говорилось о том, что с военнопленными, «как с законными защитниками своего отечества, надлежит обращаться человеколюбиво» (Интернационалисты: Участие трудящихся… — С. 35). Позднее эти слова назовут «лицемерным прикрытием» жестокостей по отношению к пленным. Однако, бесспорен тот факт, что уничтожение пленных в 1914–1918 годах не являлось, да и не могло являться целью деятельности как русских, так и германских властей. Приказы военного министра России строжайшим образом запрещали применение к пленным физических наказаний или длительное их заключение в тюрьмах. Естественно, и речи не было о расстрелах военнопленных. Однако, декларация гуманизма и забота о пленных, как одно из наследий цивилизации ХIХ в., уже в начале ХХ столетия вступили в противоречие с реальностью. Переход к формированию массовых армий, насчитывавших в своих рядах миллионы солдат и офицеров, повлек и резкое увеличение числа пленных, захваченных воюющими сторонами. Обеспечение нормальных условий существования сотням тысяч бывших вражеских солдат ложилось непосильным бременем на экономику каждой из воюющих стран. Поэтому и выполнить свои обязательства в отношении военнопленных в 1914–1918 годах не смогло ни одно из воевавших государств.
В то же время представляются необоснованно завышенными данные о смертности среди пленных в России. До сих пор в научный оборот не введены реальные цифры погибших в русском плену германцев и австрийцев. Те цифры, которыми оперируют исследователи и по сей день, появились в литературе еще в 20-е годы, когда идеологические установки не позволяли спокойно и взвешенно изучить проблему. Например, в I томе «Сибирской советской энциклопедии» изложена следующая информация: «…Туркестан стал могилой для 45 000 военнопленных, за первые 10 месяцев войны в Омской области умерло 16 000, в апреле 1915 года ежедневно умирало в концентрационном лагере в Ново-Николаевске от 70 до 85» (ССЭ. — Т. 1. — Стб. 517).
Изучение архивных материалов позволяет усомниться в реальности этих цифр. Вот один из многочисленных стандартных документов, содержащих сведения о смертности военнопленных: рапорт жандармского унтер-офицера начальнику управления. «Доношу, что в г. Петропавловск с 20 мая по 20 июня 1916 года прибыло военнопленных с Дальнего Востока — 678 чел., из Семипалатинска — 39, Омска — 18, Кургана — 46. Всего 781 чел. За это же время из города выбыло в Омск — 140 чел., Екатеринбург — 4, Тюмень — 32, Пензу — 1726 чел., и в распоряжение крестьянского начальника 1-го участка выделено 1452 нижних чина. Умерло в больнице 15 нижних чинов. Всего убыло 3194 нижних чина. В городе осталось 98 офицеров и 2377 нижних чина, из них в больнице – 166…» (ГАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 433. Л. 44). Безусловно, смертность среди военнопленных вследствие инфекционных болезней и тяжелых бытовых условий была значительной, но не носила массового характера, и уж, конечно, не была результатом специальной политики царских властей.
В соответствии с официальными распоряжениями русских властей «способ довольствия» военнопленных был единым по всей стране. Пленные солдаты питались из общего котла по нормам, установленным для нижних чинов русской армии. Ежедневно пленному полагался обед из щей или супа с 0,25 фунтами мяса, 0,43 золотника чаю, 6 золотников сахару, 3 фунта хлеба (Вестник… — № 6–7. — С. 10). Офицеры получали от военного ведомства квартиру и жалование в зависимости от чина, 50–100 руб. в месяц. Понятно, что нормы питания нижних чинов далеко не всегда выдерживались на практике. Так, по заявлению представителей Международного комитета Красного Креста Тормейера и Форрьера, осмотревших осенью 1915 г. лагери Туркестана и Сибири, питание пленных было неудовлетворительным. Однако в Западной Сибири пленные не голодали, и это во многом определялось как богатством края, так и широким привлечением пленных к участию в сельхозработах, труду в частных мастерских и на железной дороге.
I Съезд Западно-Сибирских городов предложил всем городским управам организовать для военнопленных общественные работы. Первоначально на этом настаивали сибирские медики, полагавшие, что таким способом можно укрепить здоровье пленных, постоянно находившихся в душных казармах, и предотвратить распространение инфекционных болезней. Летом только в нескольких городах были организованы общественные работы для военнопленных. В Петропавловске пленных направляли в столярные и слесарные мастерские. Занять всех пленных не смогли. В Кургане работу нашли только для 600 из 7000 пленных. В Омске, в доме братьев Нольте была организована мастерская, где трудились 80 пленных. При мастерской из пленных австрийцев был организован оркестр (Там же. — С. 42). Часть заработанных средств поступала в пользу Красного Креста, часть — пленным. Несколько сот военнопленных были привлечены Омским городским управлением к очистке улиц и площадей. Около 1 тыс. чел. получили работу у горожан-ремесленников.
В конце 1915 г. зародился новый для Сибири кустарный промысел — лагерные мастерские. Омский концлагерь славился оригинальными янтарными изделиями. Беженцы из Прибалтики привезли янтарь, который и послужил материалом для пленных умельцев (Колмогоров Н. С. Красные мадьяры. — Новосибирск, 1970. — С. 12).
Летом большую часть пленных из городов отправляли в уезды на сельскохозяйственные работы. К примеру, до начала сентября 1915 г. в Омский уезд было направлено 7300 военнопленных, в Петропавловский — 2200, в Тюкалинский — 3100 (Горюшкин Л. М., Пронин В. И. Население Сибири накануне Октябрьской социалистической революции // Историческая демография Сибири. — Новосибирск, 1992. — С. 97). Если учесть, что почти половина всех пленных в Западной Сибири была размещена в сельской местности, то количество бывших германских и австрийских солдат, помогавших убирать хлеб русским крестьянам, исчислялось десятками тысяч.
Первоначально, по расчетам властей, труд военнопленных не должен был оплачиваться. Однако, работая без компенсации, пленные давали низкую производительность труда. Поэтому правительство постепенно вносило изменения в правила использования труда пленных и отменяло ограничения на оплату. Менялась и оценка роли труда пленных. Если Рескриптом от 2 сентября 1914 г. устанавливалась «желательность принудительного обращения военнопленных на казенные и общественные работы…», то уже 17 марта 1916 г. Главное Управление Генерального Штаба предписывало, чтобы «ни один военнопленный, сколько-нибудь трудоспособный, не оставался в лагере без назначения и все было бы отдано сельским хозяйствам…» (Интернационалисты: Участие трудящихся… — С. 36). Процент привлеченных к труду пленных в Западной Сибири был высок. Например, к 1 января 1917 г. в Тобольской губернии насчитывалось 26 700 пленных, из которых на сельскохозяйственные работы было направлено 10 800 чел., в промышленность, торговлю и на транспорт — 5200, в городском хозяйстве заняты — 600, на лесоразработке — 3300 (Горюшкин Л. М., Пронин В. И. Указ. соч. — С. 96). В апреле 1915 г. 1200 военнопленных из Омска были направлены на железную дорогу в качестве ремонтных рабочих. Их рассредоточили по мелким станциям группами 10–40 человек. Сначала на дорогу допускали только пленных славян, а к 1917 г. на Омской железной дороге работало более 3000 пленных всех национальностей (ГАОО. Ф. 272. Оп. 1. Д. 126. Л. 20–26).
Острая нехватка рабочих рук в Сибири позволяла пленным использовать свои профессиональные знания и иногда даже выбирать место работы. Режим в концентрационных лагерях не был чрезмерно строгим. Пленные могли в течение дня работать либо на казенных предприятиях, либо в частных мастерских. Это до некоторой степени сближало положение пленного мастерового и русского наемного рабочего. Например, 6 января 1917 г. Акмолинский губернатор потребовал у начальника Омского жандармского управления объяснений, почему пленные австрийцы и немцы, направленные на работы по возведению здания Управления Омской железной дороги, 16 декабря 1916 г. бежали. Жандармский начальник объяснил, что пленные не бежали, а самовольно оставили работы и вернулись в лагерь. Причиной было их недовольство низкой оплатой труда. Более того, как подчеркнул жандарм, подобные отлучки пленных со строительной площадки бывают часты, особенно благодаря усилиям городских ремесленников, которые сманивают пленных мастеровых предложением большего вознаграждения (Там же. Л. 8).
Весьма существенными были различия в положении пленных офицеров и солдатской массы. Все воюющие стороны признавали за пленными офицерами, классными чиновниками и кадетами право на уважительное отношение и пристойные условия содержания. Каждая сторона внимательно наблюдала: не ущемляет ли противник права попавших в плен офицеров, и если таковые нарушения становились известны, — тут же отвечала соответствующими изменениями в положении пленных на своей территории.
Офицеров размещали отдельно от нижних чинов либо в специально оборудованных городских зданиях, либо в концлагерях. Так, в 1915 г. в Омске пленные офицеры содержались в казармах дисциплинарной роты и Инженерного ведомства, где, даже по строгим меркам санитарных врачей, условия были нормальными. В казармах Инженерного ведомства располагались 250 пленных германских и австрийских офицеров. При них находились 50 чел. прислуги и конвоя (Там же. Ф. 172. Оп. 1. Д. 248. Л. 299). В отдельной комнате казарм Омской крепости на офицерском положении жила пленная медицинская сестра из госпиталя Эбен-Эцер Эльза Урбан (Там же. Ф. 270. Оп. 1. Д. 653. Л. 68). В малых сибирских городах: Таре, Тюкалинске и других — офицеры жили на частных квартирах с прислугой.
Однако при отсутствии международного контроля, вряд ли привилегии офицеров были бы соблюдены. Например, в мае 1916 г. Военный министр отдал распоряжение командующим округам не только строго следить за выделением пленным германским и австрийским офицерам пристойных помещений, но и за счет военного ведомства снабдить их необходимой мебелью. Министр вынужден был обратить внимание на положение военнопленных, поскольку общества Германского и Австро-Венгерского Красного Креста указали правительству Николая II на то, что русским пленным офицерам предоставлены надлежащие обставленные комнаты, а пленным германцам и австрийцам – нет (Приказы войскам Омского военного округа. — Омск, 1916. — Приказание 13 июля 1916 г. № 192).
Помимо обеспечения, выдаваемого из русской казны, пленные офицеры получали денежные переводы с родины, широко пользовались помощью представителей Красного Креста. В концентрационных лагерях существовали специальные офицерские столовые, клубы, библиотеки, где вопреки официальным запретам, пленные вывешивали на стены флаги Германии и Австро-Венгрии и даже портреты кайзера Вильгельма.
Офицеров, в отличие от нижних чинов, к обязательному труду не привлекали. Зато часть пленных офицеров могла подыскать себе в городах хорошо оплачиваемую работу. Их приглашали в качестве учителей в частные дома. В основном этим промыслом занимались австрийские поляки, реже — немцы. Широко использовался труд военнопленных инженеров, бухгалтеров и т. д. Эти категории работников в основном комплектовались из немцев (Колмогоров Н. С. Указ. соч. — С. 11). Правда, если пленным полякам, чехам и румынам доступ в города был свободен, то немецкие и венгерские офицеры обязаны были получать всякий раз специальное разрешение коменданта лагеря или начальника конвойной команды. Власти, видимо, опасались непредсказуемости пленных противников. Так, начальник Омского жандармского управления полковник Козлов получил из Петрограда в 1915 г. специальное распоряжение — начать наблюдение за пленными германскими офицерами, полковником Густавом Виртом и лейтенантом Людвигом Бахом. Опасения властей в данном случае совершенно не понятны, поскольку полковник Вирт был 69-летним стариком, к тому же постоянно болел, по-русски не говорил и не покидал лагеря, а 25-летний лейтенант — близорукий шатен, если и появлялся в городе, то всегда в мундире германского офицера и, следовательно, был заметен (ГАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 443. Л. 94).
Если власти закрывали глаза на контакты пленных чехов, румын, поляков с горожанами, то знакомства с немецкими офицерами не одобрялись. Так, в марте 1916 г., жандармский подполковник Бакуринский установил в Семипалатинске наблюдение за управляющим отделением Русско-Азиатского банка А. Б. Шостаковичем, квартиру которого часто посещали пленные германские офицеры Ресинг, Пиглиц и другие. В июне 1916 г. режим содержания пленных офицеров в Семипалатинске был ужесточен и посещения квартиры Шостаковича прекратились, хотя сам хозяин по-прежнему оставался под надзором (Там же. Л. 64).
Русское население не испытывало особой неприязни к пленным. И даже наоборот, нередко выражало им сочувствие, перераставшее иногда в искреннюю привязанность.
27 мая 1916 г. начальник Омской контрразведки ротмистр Чихачев потребовал ареста сельской учительницы Анны Сретенской, обвинив ее в политической неблагонадежности, разглашении государственных секретов и связи с пленным австрийским офицером. Заключив учительницу под стражу, жандармы выяснили, что лейтенант Питер Костлец, инженер из Вены, после пленения почти год свободно жил в с. Ягорбы Ярославской губернии, где и познакомился с А. Сретенской. Весной 1916 г. его перевели в Омский лагерь военнопленных. Условия жизни в лагере показались настолько тяжелыми, что лейтенанта стала преследовать мысль о самоубийстве. Об этом он и написал Сретенской. Чтобы ободрить молодого человека, учительница отправилась в Омск и попыталась через пленных офицеров передать ему в лагерь записку. В маленьком письме женщина просила лейтенанта ничего не предпринимать самому, не рисковать жизнью и верить, что «все будет устроено». Послание попало в руки лагерной охраны. Ретивый ротмистр Чихачев готов уже был раздуть из этого шумное дело, однако омское начальство отнеслось к учительнице снисходительно. Старый жандармский полковник Козлов в своем постановлении, направленном Акмолинскому губернатору, предлагал освободить Сретенскую из-под стражи, поскольку «проявление альтруистических чувств» не подлежит наказанию. А прокурор Омского окружного суда вообще потребовал от военных дать ответ: в каком преступлении подозревается А. Сретенская? (Там же. Д. 664. Л. 2, 12, 26–29)
Пленные, занятые в сельском хозяйстве, помимо относительной свободы, пользовались даже и некоторым расположением со стороны местных жителей. Так, уже летом 1915 г. все крестьянские и казачьи общества Акмолинской области изъявили согласие разместить в селениях пленных, построить для них дома или выделить помещения. Нужны были рабочие руки в крестьянских хозяйствах, а с другой стороны, подобное оказалось бы невозможным при нетерпимом отношении к пленным со стороны сибиряков. Более того, как с возмущением отмечал в 1915 г. Командующий войсками Омского военного округа генерал Шмит, пленные, находившиеся в деревнях, гуляли до позднего вечера, даже беспокоили домохозяев пением. Генерал приказывал «подчинить военнопленных, размещенных в селах, требованиям устава внутренней службы для русских войск», предписывал пленным вставать не позднее 6 часов утра и ни в чем не стеснять домохозяев, а тех, кто не подчинится — возвращать в лагеря (Там же. Д. 266. Л. 68).
И все-таки плен есть плен. Далеко не всем удавалось получить денежные переводы, помощь Красного Креста, либо обеспечить себе сносное существование. К тому же само положение пленника унизительно. Это и ограничение свободы, и обязательное соблюдение требований придирчивых караульных, и белая повязка на рукаве мундира. Ощущение безысходности, подавленности у солдата, оказавшегося в неприятельском стане, порождало внутреннее стремление к противодействию. Так, в Омском концентрационном лагере только в октябре 1916 г. были наложены взыскания на 32 пленных офицера и кадета. Наиболее частые наказания — трое суток ареста «за усиленное неотдания чести»,«неповиновение». Поручики Луис Шеллер и Фриц Кене были наказаны за «варение квасу», поручики Карл Отто Бюлов и Герберт Фольк — за «неоднократное питье чая», а штабс-капитан Франц Цегентер попал под арест за «курение папиросы в присутствии начальника бригады» (Там же. Ф. 301. Оп. 1. Д. 1. Л. 7, 9, 10, 12). Наибольшее наказание — 30 суток ареста офицерам следовало за попытку побега.
Бежать из Сибири было очень трудно. Поэтому процентное соотношение беглецов к общему числу пленных невелико. Например, по данным жандармского ведомства из всех лагерей Западной Сибири с 24 ноября по 28 декабря 1916 г. бежали 388 военнопленных, в том числе, 78 германцев (Там же. Ф. 272. Оп. 1. Д. 42. Л. 275, 278, 284–287). Огромные и малонаселенные территории Сибири, суровый климат, были лучшим способом изоляции пленных. Попытки выбраться из Сибири делали только самые отчаянные. Бежать можно было двумя путями: либо в сторону китайской границы, либо под чужим именем с фальшивыми документами через всю Россию в сторону западных фронтов. Чаще всего бежать удавалось офицерам, поскольку для организации побега нужны были немалые деньги. Но среди офицеров шанс на успех был только у тех, кто владел русским языком, или хотя бы мог выдать себя за поляка или серба. В Сибири действовали организованные местными евреями подпольные мастерские по производству фальшивых документов и содействию побегам военнопленных. Подобные «бюро» были обнаружены полицией зимой 1916 г. в Красноярске и Омске. Но, как явствовало из показаний задержанных беглецов, фальшивые документы можно было купить за 150–200 рублей в любом сибирском городе на ярмарке. Выбраться из Сибири даже с документами и деньгами было сложно. Жандармы и полиция на железнодорожных станциях внимательно следили за пассажирами поездов. Например, 14 июля 1915 г. жандармский унтер-офицер М. Полежаев задержал показавшегося ему подозрительным человека в штатском, а затем при проверке полиция установила, что незнакомец является военнопленным германской армии Вильгельмом Гусляр, бежавшим из Шадринского концлагеря (Там же. Д. 266. Л. 122). Но даже оказавшись вблизи границ, пленные зачастую не в состоянии были выбраться за пределы России. Так, весной 1916 г. лейтенант Александр Бладт, добравшись до Одессы из Сибири, так и не смог найти способ пересечь румынскую границу и был вынужден добровольно сдаться русским властям (Там же. Ф. 270. Оп. 1. Д. 443. Л. 68).
В мае 1916 г. отчаянно смелую попытку бежать из плена сделали австрийские офицеры капитан Иосиф Шенауер и поручик Карл Плейер. Они тайно на лодке отправились из Тобольска вниз по Иртышу, намереваясь затем по Оби выйти в Карское и Баренцево моря и вдоль побережья добраться до Норвегии.
Подробными картами и необходимым для столь рискованного путешествия снаряжением офицеров снабдил живший в Тобольске отставной капитан дальнего плавания Отто Мейер. Но бежать из плена офицерам не удалось. В 600-х верстах от Тобольска в селе Мало-Атлышское Березовского уезда беглецов попытались задержать, а когда это не вышло, то австрийцам удалось отплыть в лодке на середину реки, полиция расстреляла их с берега (Там же. Ф. 190. Оп. 3. Д. 553. Л. 3).
Не менее сложен был путь беглецов на юг. Необходимо было преодолеть не только степные просторы, но и цепь казачьих станиц. В феврале 1916 г. крестьянин Андрей Штер на своей телеге попытался вывезти трех военнопленных из Акмолинска по направлению к китайской границе. Крестьянина вместе с пассажирами задержали казаки в первой же станице (Там же. Ф. 270. Д. 657. Л. 166).
Успехом венчались немногочисленные, но дерзкие и остроумные попытки побега. Об одной из них, уже не раз опробованной германцами и австрийцами, Штаб корпуса жандармов 6 февраля 1916 г. оповестил все военные и полицейские власти Сибири. Пленные сговаривались бежать либо вдвоем, либо небольшой группой. Среди них, наиболее похожий на славянина, одевался в форму русского солдата и играл роль конвоира, сопровождающего пленных, одетых в форму своей армии. На вокзале мнимый конвоир с подложными документами обращался к местному начальству, которое оказывало ему обычно полное содействие, иногда даже отводя отдельное купе. Таким образом, беглецы благополучно добирались до румынской либо до финской границы (Там же. Д. 42. Л. 46).
Бежать из сибирского плена удавалось немногим. С 1915 г. некоторые пленные немцы, в основном инвалиды, получили возможность вернуться на родину в результате обмена военнопленными между Россией и Германией. Таким образом, получили свободу в 1915 г. лейтенант 3-го уланского полка Куно Брахт, лейтенант 79-ой артиллерийской бригады Вальтер Штерн, лейтенант 6-го драгунского полка Пауль Витгенштейн, находившиеся в Омске. Из Тюмени был отправлен в Германию солдат Фриц Бетге, из Томска — капитан Тейбнер и майор Отто фон Ботмер. Всего в 1915 г. на основании соглашения об обмене инвалидами военно-пленными из лагерей Сибири в Германию вернулись 52 чел. (Приказы войскам Омского военного округа. — Приказание… 30 сентября 1915 г.; Приказание… 9 сентября 1915 г.). Конечно, это была лишь небольшая часть военнопленных инвалидов, содержавшихся в сибирских лагерях.
Военнопленные разных национальностей размещались в концлагерях все вместе. Обычно это не вызывало трений в отношениях между немцами, венграми и славянами. Но с 1915 г. на территории России началось формирование воинских частей из пленных словаков, чехов и румын. Эти части предназначались для военных действий против Германии. В то время как немцы и венгры оставались в лагерях, чехи и словаки получали свободу и готовились к отправке на фронт. Между военнопленными, бывшими еще недавно союзниками, а теперь — противниками, начались столкновения. Во многом эти конфликты предопределяли активное участие военнопленных Центральных держав в гражданской войне на территории Сибири. В 1918 г. чехословацкий корпус захватил власть в большинстве сибирских городов. Чехи и словаки принялись сводить счеты с немцами, оставшимися в лагерях. Там был установлен строжайший режим, какого в Сибири до сих пор не знали. 1200 пленных германцев были мобилизованы на работы по обслуживанию чехословацкой армии. Чтобы подавить недовольство в лагерях, мятежники расстреливали целые группы немцев и венгров. Поэтому вполне естественно, что сотни пленных немцев и мадьяр на еще не занятой чехословаками территории начали создавать отряды самообороны. Оружие им выдавали Советы рабочих. На базе этих отрядов и формировались интернациональные батальоны, которые, как наиболее боеспособные части, большевики выставляли против чехословаков. В боях обе стороны отличались беспощадностью.
В Сибири в 1914–1917 годах размещали и так называемых «гражданских пленных». Это были, в большинстве своем, германские и австро-венгерские подданные, находившиеся в запасе армий своих государств, и проживавшие к началу войны на территории России. Позднее к этой группе причислили вообще всех германцев, годных к военной службе.
28 июля 1914 г. Штаб корпуса жандармов и Военное министерство телеграфировали в военные округа России о том, что «все германские и австро-венгерские подданные, числящиеся на действительной военной службе, считаются военнопленными и подлежат немедленному аресту, а запасные чины также признаются военнопленными и высылаются из местностей Европейской России и Кавказа в Вятскую, Вологодскую и Оренбургскую губернии, а из Сибири — в Якутию». В телеграмме в то же время подчеркивалось, что «мирно занимающиеся трудом австрийцы и германцы, находящиеся вне всякого подозрения, могут оставаться в своих местах и пользоваться покровительством наших законов или выехать за границу» (ГАОО. Ф. 217. Оп. 1. Д. 37. Л. 18).
Отлаженный государственный механизм сработал быстро. По всей стране прошла первая волна арестов. Уже вечером 28 июля Акмолинский губернатор отдал распоряжение начальнику Омского жандармского управления выяснить: «Нет ли на территории области состоящих в военном резерве германских подданных. Если таковые имеются, то их объявить военнопленными и под охраной доставить в казармы 43-го полка» (Там же. Ф. 271. Оп. 1. Д. 37. Л. 13). Жандармам не нужно было наводить какие-либо справки. С 1909 г. они составляли подробные списки германских и австрийских подданных, проживавших в городах и уездах Сибири. Списки ежегодно уточнялись. Поэтому жандармские управления располагали точными сведениями не только о числе германских и австрийских подданных в подведомственных им районах, но и о роде занятий, составе семьи, состоянии здоровья каждого.
Аресты в Омске начались глубокой ночью 28 июля 1914 г. Жандармы и полиция, в соответствии с приказом губернатора, приводили германцев и австрийцев в караульное помещение стрелкового полка и сдавали каждого задержанного дежурному офицеру под расписку. К трем часам утра 29 июля под стражей находилось 42 германских подданных. В нервозной обстановке ночных арестов любая мелочь в глазах полицейских вырастала до невероятных размеров. Так, у Франца Дик при аресте обнаружили револьвер с пятью патронами, электрический фонарь и пачку писем. Этого было уже достаточно, чтобы задержать его не как военнопленного, а как заподозренного в шпионаже47 . Аресты в Омске продолжались до 13 августа 1914 г. В жандармских делах хранятся 85 расписок дежурных офицеров 43-го полка в «получении задержанного» (Там же. Ф. 270. Оп. 1. Д. 641. Л. 12).
По распоряжению Степного генерал-губернатора аресты прошли по городам всего края. В уездах германских подданных начали задерживать несколько позднее. Так, в Петропавловске полицмейстер объявил военнопленными и заключил под стражу Вольдемара Генриха и Якоба Шварца только 14 августа (Там же. Д. 6. Л. 92). В уездах Степного края с арестами не спешили. Ведь большинство германцев имели семьи, хозяйства; бросить это и бежать не могли все равно. К тому же хлебопашцам начальство дало возможность хотя бы убрать урожай и обеспечить семьи, прежде чем отправиться в ссылку.
Гражданских военнопленных из Степного генерал-губернаторства отправляли пароходами в Тобольск. Например, 7 сентября 1914 г. на борту парохода «Сарт» из Семипалатинска в Омск, а оттуда — в Тобольск была отправлена группа из 8-ми германских подданных. Кем они были? Канонир в отставке 53-летний Иоган-Христиан Онезорге 23 года прожил в Семипалатинске, где содержал мясную лавку. 33-летний рядовой запаса Фридрих Мориц был мастером-пивоваром, Эрнет Витке служил в компании «Гергард Гей», а Густав Резинг — в фирме «Карл Югансен». Случайно оказавшийся в Семипалатинске инспектор нитяных мануфактур Вильгельм Ваннер, также разделил участь своих соотечественников (Там же. Д. 641. Л. 124).
К началу октября 1914 г. на территории Степного края были арестованы 246 германских подданных. Из них 184 человека жили в сельской местности и занимались хлебопашеством. Остальные — техники, колбасники, пивовары, конторщики. Наиболее видное положение в Омске до ареста занимали немецкие купцы, братья Пауль, Оскар и Рихард Нольте, имевшие в городе собственный крупный магазин. К тому же Оскар Нольте был нештатным германским консулом в Омске.
Почти четверть арестованных еще до начала войны неоднократно подавали прошения о вступлении в русское подданство. Так, хлебопашец Иоганн Клингенберг, проживший в Сибири почти 25 лет, просил о русском подданстве в 1912–1913 годах. Вояжер Эмилий Кулендель возбуждал ходатайство о принятии в русское подданство в 1913 г. (Там же. Л. 113, 114). Многие германцы подали ходатайства о смене подданства сразу же после объявления о начале войны. Каждое такое заявление власти принимали, против фамилии германца делалась специальная отметка, но избежать ареста это не позволяло.
Подавляющее большинство немцев-крестьян, задержанных в качестве военнопленных на территории Степного края, родились и почти всю жизнь провели в России. В Германию выезжали только для отбытия воинской повинности. И хотя с Сибирью их связывало гораздо большее, нежели с Германией, но с формальной стороны, являясь подданными враждебного России государства, они оказались в числе военнопленных. Некоторые из них были женаты на православных русских женщинах, которые и отправлялись в ссылку вместе с мужьями-германцами. Хлебопашцам перед отправкой на север, приходилось распродавать хозяйство, если не было трудоспособных стариков-родителей. Купцы и владельцы фирм оставляли свои заведения доверенным управляющим. Так, в Омске магазином братьев Нольте в их отсутствие заведовал инженер Кутанов, а в Семипалатинске А. Шостакович, приятель высланного на север главы немецкой фирмы «Карл Иргенсен», по доверенности продолжил торговые операции этой фирмы (Там же. Ф. 172. Оп. 1. Д. 248. Л. 129; Ф. 270. Оп. 1. Д. 443. Л. 64).
Для германцев, за которых ходатайствовали важные чиновники, власти делали исключения. Германский подданный Пауль Герман Ноак, служащий Омского переселенческого управления с разрешения генерал-губернатора был оставлен на службе в Омске, в то время как его младшего брата Карла объявили военнопленным и сослали в Тобольск (Там же. Ф. 270. Оп. 1. Д. 641. Л. 94).
В январе 1916 г. новый Степной генерал-губернатор Сухомлинов потребовал у жандармов объяснения: почему германский подданный Виллибальд Фердинанд Мейер не был выслан на север, а по-прежнему проживает в своем доме на выселке Павловском близ станции Исиль-Куль? Начальник жандармского управления сообщил губернатору, что инженер-гидротехник Мейер поселился близ железнодорожной станции еще в 1912 г. Станционный поселок не был обеспечен водой. Ее приходилось завозить в баках из Иртыша. Мейер на свои деньги арендовал 3 гектара земли и начал бурить скважины, чтобы добыть воду. Это ему удалось. Теперь станция обеспечена водой, но инженер, потратив все свои сбережения, оказался в бедственном положении, едва зарабатывая на жизнь. Принимая все эти обстоятельства во внимание, в 1914 г. генерал-губернатор лично распорядился оставить Мейера в покое (Там же. Д. 653. Л. 76).
Задержанные военнообязанные германцы и австрийцы размещались вблизи Ново-Николаевска (около 1 тыс. чел.), в Тобольской, Томской и на севере Енисейской губерний, а также в Якутской области. Русское правительство выдавало этой категории пленных такую же субсидию, как и политическим ссыльным. Суммы были весьма небольшими, и многие военнообязанные испытывали крайнюю нужду. Воюющие державы через посредничество представителей нейтральных государств и миссий Красного Креста пытались облегчить участь своих подданных, оказавшихся в плену. 15 января 1916 г. Степной генерал-губернатор получил из Министерства внутренних дел копию вербальной ноты Американского посольства. В ней говорилось: «Внимание американского посольства уже ранее было привлечено крайне тяжелым положением германских военнопленных в Сибири, а особенно — гражданских пленных». Беспокойство германского правительства, вызванное полученными сведениями, еще более увеличилось по получении через Стокгольм донесения о сообщении, сделанном по этому вопросу в Думе либеральным думским лидером Милюковым. В донесении сказано следующее: «Милюков получил письма из Восточной и Северной Сибири… в которых описаны ужасные условия жизни сосланных туда германских гражданских пленных… Из Нарыма сообщают, что германцы там задыхаются в тесных лачугах… тиф, дизентерия, нет врачебной помощи… Так как известно, что Милюков — один из самых резких противников всего немецкого в Думе, то его заявления, очевидно, описывают существующие условия скорее благоприятно, чем наоборот» (Там же. Л. 110). Германский Департамент Иностранных Дел просил Вашингтонское правительство привлечь внимание царских властей к бедственному положению пленных в Сибири (Там же).
Степной генерал-губернатор сразу же потребовал у жандармской полиции детального описания положения гражданских пленных в Западной Сибири. После двухмесячного наведения справок жандармы донесли, что безобразия, о которых говорится в ноте американского посольства творятся в областях Восточной Сибири. Военнообязанные высланы из Степного края только в Тобольск, где условия не столь тяжелы. Многие гражданские пленные получают пособия через представителя Американского Красного Креста датского вице-консула Вадстэд и из других источников. По данным жандармов, за 8 месяцев 1915 г. пособий было выдано на сумму более 100 тысяч рублей. Кроме того, гражданские пленные не были формально стеснены в получении заработка на частных предприятиях. Им лишь была запрещена служба в государственных учреждениях. И хотя работу найти крайне сложно, во всяком случае, голод пленным не грозил (Там же. Л. 111).
Что же касается жизни германских пленных в Нарымском крае, то здесь с уверенностью можно отметить, что она была не тяжелее существования русских ссыльных. Иллюстрацией этому может служить задержанное 6 января 1916 г. военной цензурой письмо русского ссыльного Кацеленбогена члену Государственной Думы Н. Фридману. Купец 2-й гильдии Иосиф Кацеленбоген был выслан в Нарымский край по подозрению в «сношениях с лицами, замешанными в шпионаже». Автор письма жаловался думскому деятелю, что «насилия, издевательства властей направлены исключительно против евреев и русских. Немцы же и австрийцы пользуются всеми удобствами. Они все размещены при больницах в поселках Тогур, Колпашева и др., а русских туда не допускают» (Там же. Ф. 270. Оп. 1. Д. 444. Т. 1. Л. 22). Полиция установила контроль за письмами из Сибири американскому консулу в Москве и датскому вице-консулу в Омске. Это позволяло не только надзирать за действиями иностранных представительств, но и держать под контролем положение пленных. В своих письмах ссыльные нередко обвиняли в мздоимстве русские власти, либо своих же соотечественников, ведавших распределением пособий. По полученной тайным образом подобной информации тут же назначались проверки. В январе 1916 г. секретным наблюдением за перепиской иностранцев было установлено, что пленные из Тобольска жалуются в Американское посольство на несправедливость при выплате денежных пособий. По раздаче денег якобы сложился специальный комитет из германцев во главе с Бинтером, Нольте и др., которые произвольно назначали размер денежных выплат каждому пленному и утаивали значительную часть сумм. Жандармы немедленно приступили к выяснению реального положения дел. Оказалось, что находившийся в Тобольске германский подданный Рихард Нольте с ведома Тобольского губернатора ежемесячно получал от 3 до 5 тыс. рублей из китайского города Тяньцзина от «Общества для оказания помощи германским и австро-венгерским пленным в Сибири». Во главе общества стояла представительница Германского Красного креста в Китае Эльза фон Ганнекен, получавшая большие средства от немцев, живших в Китае, Японии, Австралии и США. Труд по наблюдению за правильным распределением пособий взяли на себя германские подданные Шихт, Вебер, Лизеган, Цейнер, Кольдевей, Зиллинг, Аренс и Нольте. Им был установлен порядок распределения ежемесячных пособий: 5 рублей — холостым трудоспособным мужчинам; 10 рублей получали лица старше 45-ти лет и неспособные к труду; семейные, кроме того, получали по 5 рублей на каждого члена семьи. Поэтому некоторые пленные получали пособия до 40–50 рублей в месяц. Кроме того, из средств Красного Креста оплачивалась стоимость лекарств для больных. Осенью 1915 г. нуждающимся были выданы теплые вещи — меховые куртки, шапки и т. д. Полиция выяснила, что заявление на имя Американского посла составили по-немецки молодые пленные венгры и славяне, подданные Австро-Венгрии в надежде получать не 5, а 10 рублей ежемесячного пособия. Всю денежную отчетность немцев в марте 1916 г. проверил специально приехавший в Тобольск делегат Американского Красного Креста Стерлинг. Ему помогали советник Тобольского губернаторского управления А. Тюльпанов и чины полиции.
Нольте, Вебер и Аренс объяснили этой комиссии, что размеры денежных пособий каждый раз определялись в зависимости от величины получаемой из Тяньцзина суммы, а также степени нужды, поведения и нравственности каждого пленного. Нашедшего достаточный заработок, или пьяницу вовсе лишали пособия. Для учета всех изменений в положении военнопленных Нольте и его помощники составили специальную картотеку тобольских пленных. Просьбы об увеличении пособия поступали от ссыльных постоянно, но удовлетворить всех было невозможно. Отсюда и жалобы на мнимые злоупотребления (Там же. Л. 11–13).
Установив надзор за корреспонденцией нейтральных государств, жандармы негласно проверяли каждую жалобу германских и австрийских пленных, направленную иностранным консулам. С января по апрель 1916 г. только омские жандармы осуществили 17 таких проверок. В официальных отчетах нередко сквозит откровенное сочувствие к пленным, но вряд ли это серьезно влияло на положение последних (Там же. Л. 28–47).
Существовала и еще одна категория пленных. В официальных документах их называли «военнозадержанными». В 1914–1916 годах войска Германии, Австро-Венгрии и России, заняв территорию противника, захватывали заложников. Так, например, осенью 1914 г. русская армия, отступая из Восточной Пруссии, вывезла оттуда в плен 11 000 гражданских пленных, среди которых были не только молодые мужчины, но и женщины, дети (ССЭ. — Т. 1. — Стб. 520). Этих пленных эвакуировали в центральные губернии России и в Сибирь. К осени 1916 г. военнозадержанные были размещены в восьми губерниях и областях России. В том числе, в Акмолинской области — 180 человек, из них — 84 германца. Непосредственно в Омске были оставлены 134 человека. В Петропавловск был водворен 41 германский подданный. Власти вели тщательный учет всех военнозадержанных, поскольку периодически русское командование требовало списки заложников для организации обмена гражданскими пленными с германской стороной (ГАОО. Ф. 270. Оп. 1. Д. 613. Л. 415–421). В числе высланных в Омск были 47-летняя Мария Вундерлих с тремя детьми, 50-летний Эрнст Гансен, 60-летний Карл Герберт с двумя дочерьми и т. д. Приют этим людям давали жившие в Омске немцы. Некоторые находили работу. Например, в Омском военном госпитале служил пленный медик профессор Шнейдер. Пленных к работе не принуждали. Заложник из Галиции Иосиф Гольд, 52-летний доктор медицины, жил без определенных занятий, получая деньги из-за границы (Там же. Д. 641. Л. 109; Д. 653. Л. 367).
В период войны положение сибирских немцев, не попадавших в разряд пленных, также существенно осложнилось. Уже в начале войны в канцелярии сибирских губернаторов стали поступать сотни доносов на подозрительное поведение или антирусские речи немцев. Правда, подобная ситуация сложилась и в Германии, только там доносили на русских, англичан и т. д.
В Сибири отношение к немцам во многом определялось позицией высшего начальства. С 1915 г. Командующим войсками Омского военного округа и по совместительству Степным генерал-губернатором стал генерал Сухомлинов. Он был ярым противником присутствия немцев в Сибири. Заняв новый для себя пост, генерал сразу узрел серьезную опасность в том, что 11 858 немцев живут в 64 колониях, расположенных вдоль Омской железной дороги. Навязчивая мысль о неминуемой гибели поездов от рук с виду мирных колонистов, побудила генерала в августе 1915 г. предложить Особому комитету при Управлении Омской железной дороги произвести обыски во всех колониях «для установления, не имеется ли там взрывчатых веществ» (Там же. Ф. 272. Оп. 1. Д. 195. Л. 185). На железнодорожных станциях и в поездах были запрещены всякие разговоры на немецком языке. 8 сентября 1916 г. поселянин Иоганн Гильдебранд на платформе Омского вокзала заговорил по-немецки с пленными офицерами и… просидел за это под арестом 3 месяца в местной тюрьме (Там же. Ф. 271. Оп. 1. Д. 215. Л. 245).
Однако антинемецкие настроения не затронули сознания подавляющего большинства сибиряков. Даже омские хулиганы, демонстративно готовившиеся летом 1915 г. устроить погромы в немецких домах, по сведениям жандармов, на самом деле намеревались разграбить магазины Суханова и других русских купцов (Там же. Ф. 271. Оп. 1. Д. 44 а. Л. 13).
Брестский договор Советской республики с Германией, заключенный в марте 1918 г., предусматривал освобождение всех пленных, но поскольку стало известно, что солдат, возвращавшихся из русского плена, германское командование сразу отправляло на Западный фронт, многие военнопленные не торопились покидать Россию. Впрочем, и тем, кто стремился вернуться в Германию, выбраться из сибирских губерний, вследствие развала транспорта, было очень трудно. Возникшие в 1918 г. на территории Сибири антисоветские правительства не признали заключенного большевиками мира, а следовательно, все военнопленные германцы и австрийцы вновь утратили шанс возвратиться на родину. В итоге, к лету 1920 г. в Сибири оставалось около 20 тыс. военнопленных немцев (Кривогуз И. М. Германские военнопленные-интернационалисты в России в 1917–1920 гг. // Ноябрьская революция в Германии. — М., 1960. — С. 361), часть которых так навсегда и осталась жить в некогда враждебной им стране.